Охота началась
Охота началась
Моя травмированная нога наконец достаточно выздоровела, чтобы держать мой вес, и я снова мог ходить без костылей, хотя и медленно. Скотту должны были скоро снять гипс, и мы стали думать о следующем BASE-прыжке. Зачем нам надо было снова подвергать себя опасности, когда предыдущий прыжок обернулся такими неприятностями? Нас вела к этому жажда приключений. Мы попали в адреналиновые сети.
В обсуждениях возможных объектов снова и снова заходил разговор о башне Эйфеля. Сможем ли мы в падении улететь на достаточное расстояние от расходящихся книзу её прутьев?
Башня Эйфеля — это что-то волшебное. Это первое, что приходит на ум иностранцу при мыслях о Париже. Я не думаю, что какое-нибудь другое здание в мире столь любимо очень многими людьми. Думайте, что хотите, но без башни Эйфеля Париж не был бы Парижем. При строительстве этой башни не погиб ни один человек, что поразительно, если подумать об относительно примитивной технологии строительства конца 19 века. Однако с самого первого дня, в который башня открылась для публики, люди приезжали сюда, чтобы умереть. На время написания этих строк больше 430 человек совершили самоубийство, прыгнув с площадки в 915 футах над землей. В 1963 году один испанец после ожесточённого спора выкинул свою жену с третьего этажа башни. Женщина, которая была довольно увесистой, как говорят, сделала в земле немаленькую вмятину.
Мы знали, что на вершине этой башни тоже был забор, установленный, чтобы помешать людям прыгать с неё, но не сомневались, что сможем его преодолеть, если захотим. Вместе мы поднялись на башню на лифте, чтобы определить возможность успешного прыжка. (Это было перед тем, как американец Б. Дж. Ворт прыгнул с башни как дублёр Грейс Джонс в фильме о Джеймсе Бонде «Лицензия на убийство»). Вид был невероятным. Обширные лужайки Марсова поля представляли собой огромное количество площадок приземления. Мы поняли, что технически прыжок будет только немного труднее, чем с башни Монпарнас. Скотт был воодушевлён и высказывался в пользу башни Эйфеля. А я колебался. Я хотел сделать следующий BASE-прыжок в мирном и тихом месте. Должно быть, я нервничал после прошлого сокрушительного приземления.
После нескольких дней обсуждения я объявил Скотту и Бернару, что не хочу прыгать с башни Эйфеля. Они поняли мое решение, и началась «охота» на другой объект. Мы решили найти такой, который понравится всем нам троим.
Бернар придумал превосходную идею — искать подходящие объекты в большой библиотеке культурного центра имени Жоржа Помпиду. Этот центр вызвал большие споры, когда был построен. Это чрезвычайно современное здание, возвышающееся посередине старых парижских рынков, выделяется расположенным снаружи застеклённым эскалатором, поднимающим наверх посетителей.
Мы стали искать по словам «современная архитектура» и с большим интересом отметили, что в одной только Франции было приблизительно 30 антенн высотой 1000 футов или больше. Бернар, правда, сообщил, что они очень хорошо охраняются. Каждая антенна окружена высоким забором, за которым живут охранник антенны, его семья и одна или две немецких овчарки, обученные нападать на непрошеных гостей. Я не прельстился необходимостью перерезать проволочные заграждения и бороться с немецкими овчарками.
Скотт нашел еще кое-что интересное — дамбу в Швейцарии. Это была бетонная дамба в маленькой деревне Мовуазен, 660 футов высотой и, по-видимому, идеальная для прыжка. На следующей странице в книге красовалась фотография 760-футовой дамбы в Диксенс, тоже в Швейцарии. Мы стали обсуждать, к каким из бейсерских обьектов относятся дамбы — к зданиям или к мостам? Скотт утверждал, что только к зданиям. Мы решили, что Скотт свяжется с парашютистом из Берна по имени Тим Брухаузер. Он сделал 65 BASE-прыжков и, конечно, хорошо знал Швейцарию. Может, он прыгал и с дамб?
А пока что, не желая ограничивать себя дамбами, мы продолжили поиск. В дополнение к Тролльвеггену в Норвегии хорошим местом был Эль-Капитан, утес в Йосемитском национальном парке, с которого Карл Бениш сделал первые BASE-прыжки. Он 3000 футов высотой, и вершина его немного нависает над склоном; для BASE-прыжков это идеал. Но это далеко, и у нас не было денег на поездку туда.
Сидя на полу между двумя рядами книг, Скотт и Бернар усердно искали. Скотт нарушил тишину: «Я нашел кое-что крутое. Утес высотой 1000 футов в Англии».
Я подошел посмотреть на фотографию и сразу понял, что он шутит. Склон утеса был направлен наружу и уходил прямо в море. Если мы не врезались бы в него после 30 футов свободного падения, так после 60. Я немедленно представил, как ухожу под воду, обмотанный тяжелым от воды куполом.
Устав разглядывать книги, я уселся в удобное мягкое кресло и закрыл глаза. Мысли мои отправились в свободный полёт. Перед глазами очутились Сконе и красивая природа вокруг. Когда мне было 12 лет, у нас был летний дом в середине густого леса. Одним из моих любимых занятий тогда было строить хижины в лесу. Я рубил, пилил, плел и копал, пока не построил небольшой закуток, способный противостоять любому урагану, по крайней мере я так думал. Когда я не строил хижин, то ловил рыбу в маленьком ручье недалеко от дома. Я мог много часов сидеть и наблюдать за самодельным поплавком. Время от времени небольшой голец утаскивал его под воду. Моей реакции хватало, чтобы вовремя сделать подсечку, и после целого дня, проведённого таким образом, я часто приносил домой несколько форелей. В лесу обитало много животных, и больших, и маленьких. Иногда в окно заглядывали любопытные олени. Природа и ее тайны начинались прямо за дверью.
Непроизвольно мои мысли о естественной красоте провинции Сконе переплетались с причиной, по которой я сидел в кресле библиотеки: поиск места для BASE-прыжков. Можно ли прыгнуть BASE в Швеции? Мысленно я составил список всех возможных шведских объектов, которые могут для этого подойти. Мост между Кальмаром и островом Эланд был в красивом месте, но, вероятно, недостаточно высок. Он скорее годится для ныряния в воду, чем для BASE-прыжков. В Швеции нет никаких подходящих гор. А как насчёт антенн? Большинство из них окружено непроходимым лесом, в котором приземлиться невозможно. Нет, нам нужна антенна в открытом месте, но не очень близко к жилью.
Антенна Хэрбю! Что же я раньше не подумал о ней? Это как раз то, что мы искали. Она находится приблизительно в 20 милях к северо-востоку от Лунда, на середине равнины Сконе. Я не был точно уверен, какова её высота, но предполагал, что около 1000 футов — достаточно высоко для нас. Я поделился своей идеей с Бернаром и Скоттом, и оба они нашли это интересным. Мы перебрались из библиотеки в маленький бар в том же доме и продолжили разговор. Естественно, надо было собрать об этой антенне столько информации, сколько возможно, прежде чем прыгать. Какова в точности её высота? Сколько у неё растяжек? Она охраняется? Сможем ли мы включить там лифт, чтобы не надо было лезть по лестнице? Вопросов оказалось много, и мы хотели побыстрее получить ответы.
Я позвонил другу в Мальмё, Герберту Седергрену, который, как я думал, мог бы нам помочь. Герберт и я впервые встретились в парашютном клубе Сконе. Он был инструктором с почти 700 прыжками, но BASE не прыгал. И вот однажды вечером я посвятил его в наши планы прыгнуть с антенны Хэрбю. Сказать, что Герберт был удивлен, значит ничего не сказать, но он обещал помочь, исследовав антенну. Ещё я попросил его сделать несколько фотографий антенны, чтобы показать Скотту и Бернару. Две недели спустя от Герберта прибыл толстый конверт с информацией, которую мы просили.
С помощью авиационных карт Герберт выяснил высоту антенны, которая оказалась 1 089 футов. Однако оставалось неизвестным, сможем ли мы подняться на самый верх, поскольку последние 100–130 футов конструкции антенны обычно представляют собой непосредственно телевизионную антенну. Антенну окружал высокий восьмифутовый забор, но он не казался слишком трудным для преодоления. Растяжки оказались разделены на три группы, каждая из которых состояла из нескольких тросов, находящихся в одном месте, но присоединённых к антенне на разной высоте. Это очень важно; угол между группами растяжек целых 120 градусов, что даёт нам много места для падения и полёта на парашюте. В маленькой роще деревьев около антенны мы сможем на время прыжка спрятать машину. Герберт также узнал, что служащие обычно уходят около 17:00. По выходным там никого нет. Он не смог только выяснить, можно ли включить там лифт. Герберт заметил его у основания антенны, но не хотел рисковать, что его поймают, когда он попробует нажать на кнопку. Поэтому вопрос с лифтом мы отложили на потом.
Каждый раз, планируя BASE-прыжок, мы давали волю нашему черному юмору, начиная после нескольких кружек пива шутить о смерти. «Можно мне взять твой магнитофон, если ты убьёшься?» или «Хочешь, я доставлю твое тело родителям?» Такие разговоры о гибели друг друга могут шокировать, но для нас это был способ привыкнуть к факту, что наш спорт очень опасен, и может случиться всё что угодно. Для нас важно было думать не о самой грозящей нам опасности, а над тем, как избежать её.
Я понял, что риск серьёзно разбиться во второй раз относительно высок. Мы были пионерами спорта, который в Европе делал только первые неуверенные шаги, и должны были быть готовы ко всем опасностям.
Мы, кстати, долго пытались придумать себе название. Предложения типа «BASE-банда», «BASE-мальчики» и «BASE-трио» были отклонены, потому что мы сочли их слишком скучными. Нужно захватывающее название, живое и вдохновляющее. Кто-то предложил «Клуб Идиотов», и все мы подумали, что это прекрасное название. Легко произносимое, короткое, содержательное и достаточно глупое, чтобы услышавшие его заинтересовались, что оно значит. Мы решили обязательно им воспользоваться, если когда-нибудь какой-нибудь журналист захочет о нас написать.
Прежде чем ехать в Швецию к антенне Хэрбю, мы решили неделю отдохнуть отдельно друг от друга. Мама говорила мне, что отец с младшим братом Мики проводят отпуск в маленькой рыбацкой деревне Трстено, которая находится в 18 милях к северу от средневекового города Дубровник на Адриатическом побережье Хорватии. С тех пор, как мне исполнилось пять лет, мы ездили туда каждое лето.
Дело в том, что мой отец родился в 1911 году в Сараево. В школе он учился сперва в Югославии, а потом в Италии. Затем он поехал в Соединенные Штаты, чтобы изучать теоретическую физику в Принстоне. Одним из самых незабываемых событий во время учёбы в Штатах было то, что как-то он бросил снежком в Эйнштейна, офис которого был по соседству с аудиторией, где папа занимался. Папа только никогда не говорил, кинул ли Эйнштейн снежок обратно в него или нет и чем, собственно, всё закончилось. Прослужив некоторое время в 101-й воздушно-десантной дивизии, он возвратился в Югославию, где женился на Иванке. У них было двое детей, Лада и Даника. Брак с Иванкой длился десять лет. Потом он уехал в Штаты, женился там на женщине по имени Полли, год спустя развелся с нею и вернулся опять в Европу. Больше 30 лет я старался узнать у отца что-нибудь об этой Полли, но, кроме имени, так до сих пор ничего и не знаю.
В конце 50-х годов премьер-министр Югославии Тито решил, что Югославия должна создать атомную бомбу. Мой отец был выбран руководителем этого проекта, но немедленно вступил с Тито в конфликт. Когда Тито заметил, что папа преднамеренно задерживал работы по проекту, начались различные преследования: ограничения на поездки, ночные анонимные звонки по телефону и частые придирки со стороны полиции по необоснованным поводам. Папа обратился за помощью к друзьям-физикам в Швеции. Физик Торстен Густавссон, приехавший ему помогать, был не кем иным, как советником шведского премьер-министра Таге Эрландера. Умело применив определённое политическое давление, он сумел добиться того, что в 1960 году папа уехал в Скандинавию. Он получил работу в институте Нильса Бора в Копенгагене, где познакомился с будущей третьей женой, Карин-Биргиттой Хальберг. Они поженились в 1961 году. Два года спустя родился я, а через два года — мой брат Мики. Мы ездили в Югославию так часто, как могли, так что Мики и я неплохо знали родину нашего отца и наших сестёр, Ладу и Данику.
Поездка в Хорватию была длинной. После 36 часов на поезде и автобусе я наконец стоял перед огромным платаном, гордостью Трстено, и душа моя наполнилась радостью. Я не был здесь три года. По извилистой дорожке я спустился к морю. День был замечательный. Солнце сияло в ясном синем небе, и воздух пах морем и кипарисом.
Дивные ароматы распространялись главным образом из древесного питомника, красивого парка вокруг деревни. В конце 18-го века один ботаник начал привозить сюда растения из различных уголков мира, и теперь, больше 200 лет спустя, в этом парке их сотни.
Я вошёл в маленькое кафе у яхтенной пристани и увидел Мики и папу, сидящих в тени со стаканом белого вина. Как ни в чём не бывало я сел за стол рядом с ними и спросил, не пообедать ли нам вместе. Они не видели, как я вошел в кафе, и были так ошарашены, что сперва не могли вымолвить ни слова. Мы обнялись и взволнованно начали рассказывать друг другу о событиях нашей жизни за год, который не виделись.
Мики последние несколько лет жил в Соединенных Штатах. Он учился в Принстоне, чтобы стать врачом. Когда мы в последний раз видели друг друга, он был около шести футов ростом и очень худым, а теперь выглядел как первоклассный атлет. Он вырос где-то на дюйм, но здорово нарастил мускулы. Мики был в составе команды по гребле и тренировался дважды в день. Как будто подобных Шварцнеггеру мускулов было недостаточно, его тренер попросил наработать ещё 17 фунтов мышечной массы. Мики очень любит женщин и имеет у них большой успех. Он смотрит на них томным взглядом из-под круглых, как у Джона Леннона, очков, и это — все, что требуется. Попав на крючок, они не оставляют его в покое ни на мгновение. На время пребывания в Европе он собирался поближе познакомиться с европейскими женщинами.
После завтрака все мы растянулись на солнце, и я дал коже возможность малость поджариться, а то она была белой, как у привидения. Просто замечательно — лежать на спине под теплыми лучами солнца и ни о чём не думать, время от времени охлаждаясь в совершенно прозрачной воде.
Проведя в Трстено около недели, я получил письмо от матери.
Ещё не распечатав его, я подозревал, что там что-то очень важное, иначе мама не послала бы письмо из Швеции в Хорватию. Я был потрясен, когда открыл конверт и увидел содержание. Там было несколько вырезок из различных шведских ежедневных газет. Один заголовок гласил: «Карл Бениш, известный парашютист, нашёл смерть в норвежских горах!» Я пробежал глазами статью. «Квельспостен» писала: «Карл Бениш разбился вчера утром, прыгнув со Стаббен в горах Тролльвегген…» Я застыл на краю кровати с вырезкой в руке. Как такое могло случиться? Как мог убиться Отец BASE-прыжков? В газетных статьях я не надеялся найти ответ. Впечатление было таким, что журналисты не имели ни интереса, ни времени, чтобы разобраться в деле как следует.
Не меньше поразило меня то, что написала мама:
«Дорогой мой!
Как ты поживаешь в Париже? Посылаю тебе несколько вырезок о несчастном случае, который произошёл несколько дней назад в Норвегии. Я надеюсь, что ты не станешь прыгать с Тролльвеггена! Это слишком опасно!
Люблю тебя. Мама».
Она подозревала что-то? Неужели она предполагала, что я уже прыгал BASE и собираюсь ещё? Я решил, что скоро придётся сказать ей об этом; не было смысла больше хранить это в тайне.
Вскоре после возвращения из Хорватии меня неожиданно навестил отец. Он позвонил из аэропорта имени Шарля де Голля на севере от Парижа и спросил, не можем ли мы пообедать. Он был в двухдневной командировке и хотел увидеться со мной. Мы договорились встретиться в доме одного его очень хорошего друга Кая Зульцбергера на бульваре Монпарнас. По пути туда я понял, что по одной причине эта встреча очень кстати. Кай Зульцбергер живет только в нескольких шагах от башни Монпарнас, она прекрасно видна из окна его кухни, как я помнил с тех пор, когда мы были у него прежде. Когда я пришёл, папа и Кай сидели в гостиной, потягивая ирландское виски. Первым делом я написал своё имя в гостевой книге. Кай очень следит за этим. Он настаивает, чтобы так делал каждый, кто наносит ему визит.
Кай, семья которого владеет «Нью-Йорк Таймс», много лет был иностранным корреспондентом этой газеты. Он встречался со многими государственными деятелями мира; Тито, Эйзенхауэром, Mao Цзэдуном, Картером, Фордом, Ганди, Брежневым, де Голлем, Каддафи, и это только самые известные из них. Стены его прихожей сплошь покрыты фотографиями, подписанными, например, «Моему другу Каю от …»
Завтраки у Кая всегда фантастические, благодаря его боснийской домохозяйке.
После восхитительного завтрака и кофе с большим стаканом коньяка мне хотелось заснуть на кушетке, но нам с папой надо было уезжать, что мы и сделали, поблагодарив Кая за завтрак. Я предложил для улучшения пищеварения прогуляться по бульвару Монпарнас. Когда мы проходили рядом с башней, я беспечным тоном сказал папе, что прыгнул с неё. Он думал о чём-то своём и не услышал меня. Я повторил то же самое погромче. Он посмотрел на меня и улыбнулся, как будто я шучу. Я попросил, чтобы он остановился, повернул его голову к башне и громко и ясно сказал:
— Папа! Скотт, Бернар и я прыгнули с башни Монпарнас.
Он взглянул на меня с удивлением и сказал:
— Правда?! Ты действительно сделал это?
Я заверил его, что говорю правду, и тут он удивил меня. Он пожал мне руку, поздравил и сказал, что очень мной гордится, но не может понять, как я смог такое сделать.
— Я сам никогда бы этого не сумел, — признался он.
Я поведал папе, что состою в Клубе Идиотов, который, и я в том числе, собирается прыгать с антенны Хэрбю, а потом, возможно, и с Тролльвеггена. Он слушал, не перебивая. Мы решили, что будет лучше, если маме об этом скажу я сам.
После рассказа отцу о моих BASE-прыжках на душе стало так легко, как уже давно не бывало. Я почувствовал себя как корабль, который только что снялся с якоря и наконец-то устремился в родную стихию.