BASE

BASE

Проведя на Лa Ферт две пары выходных, я узнал о загадочной аббревиатуре BASE. Мы разговаривали о чём-то с парашютистом из Symbiosis — британской национальной команды по RW, и он обмолвился, что недавно прыгнул с моста высотой 825 футов. Я изумился. Выслушав его рассказ, я заключил, что у него, должно быть, не все дома.

Тут надо кое-что объяснить.

В ранец всякого парашютиста уложено два парашюта — основной и запасной. В случае полного отказа основного купола нужно его отцепить, предпочтительно выше 1000 футов, и раскрыть запасной. Ниже 1000 футов всего этого делать уже не положено по той простой причине, что запасному парашюту может не хватить времени, чтобы раскрыться полностью. Вместо этого надо попробовать приземлиться на основном куполе в том виде, в каком он есть, если это возможно. Так вот, англичанин прыгнул с настолько малой высоты, что запасной купол не успел бы ему помочь при отказе основного. И если бы это произошло, он бы совершенно точно разбился. Он назвал всё это «бейс-прыжок», объяснив, что это слово происходит от названия клуба BASE, основанного в Соединенных Штатах. Чтобы попасть в этот клуб, надо прыгнуть со здания, антенны, моста и скалы. BASE — англоязычное сокращение названий этих четырех объектов (Building, Antenna, Span, Earth).

Скотт, похоже, тоже думал о BASE-прыжках, потому что очень скоро, в конце сентября 1983 года, он спросил, не хочу ли я поехать с ним в Норвегию, чтобы прыгнуть со скалы Тролльвегген. Я сказал, что он, верно, шутит, потому что, хотя и уже слышал о нескольких прыгнувших с этого 2000-футового утеса, но не испытывал желания так рисковать жизнью, так что предложение Скотта я отклонил. И Скотт отправился в маленькую деревню Ондальснес, рядом с Тролльвеггеном, вместе с Кристофом, французом польского происхождения.

Кристоф однажды уже совершил подобную поездку один. Он взял с собой парашют и был твёрдо намерен сделать прыжок с Брураскарет — маленькой площадки на вершине Тролльвеггена. Жил он в палатке в палаточном лагере. Подъем от Тролльстигена, откуда идут все тропинки к Брураскарет, занимает у нетренированного городского жителя два-три часа. Тропинки эти меняются от гравийных до снежно-ледяных, смотря по времени года. Место прыжка трудно найти только по карте, но в Ондальснес полно молодёжи, надеющейся увидеть, как кто-то прыгает с 2000-футового утеса, и поэтому ему были бы рады показать дорогу. Однако Кристоф был настроен найти это место сам. Он потратил больше недели, чтобы найти Брураскарет, а затем провёл ещё день и ночь в спальном мешке в опасной близости от обрыва. На следующий день он спустился вниз тем же путём, каким шёл наверх, и уехал в Париж. Его решение не прыгать может показаться естественным, но вообще-то неизвестно, отчего он так сделал, потому что Кристоф был странным человеком. Он полагал, что за ним следят приверженцы какой-то тёмной секты, поэтому боялся говорить по телефону и был уверен, что его квартира прослушивалась. Шторы у него в квартире всегда были закрыты, чтобы воображаемые преследователи не могли понять, дома он или нет.

Скотт и Кристоф уехали в конце сентября, когда погода в норвежских горах может быть плохой. Несколько человек советовали Скотту не прыгать с Тролльвеггена. Француз по имени Филипп почти убедил его отменить поездку, рассказав, как он провел 16 часов на выступе скалы на 1300 футов над землей как раз после прыжка с этой скалы. Его парашют после раскрытия оказался направлен носом прямо в отвесный склон горы, и он чудом сумел приземлиться на выступе площадью только 20 квадратных футов. Неудачный прыжок почти стоил ему жизни. Точнее, он стоил ему 100 000 норвежских крон, которые правительство этой страны потребовало заплатить за операцию по его спасению. Норвежские ВВС послали вертолет, который после нескольких рискованных маневров сумел снять его оттуда.

Я каждый день думал о Скотте после того, как он уехал. Хоть я и ещё плохо его знал, всё равно очень беспокоился и восхищался его храбростью. Это был его первый BASE-прыжок, и им двигал только огромный энтузиазм. Спустя десять дней после его отъезда я получил открытку: «Привет, Йефто. Я сделал три прыжка и теперь собираюсь пить норвежское пиво. Скотт». У меня отлегло от сердца. Скотт жив, и у него теперь есть буква E (Earth, скала) аббревиатуры BASE.

Когда мы снова встретились в квартире Скотта на авеню де Сакс, он подробно описал свои прыжки. Первые два раза он, прыгая головой вниз, неожиданно для себя кувыркнулся так, что оказался спиной к земле, а головой к скале. Скотт сказал, что никогда так не боялся, как тогда, когда понял, что падает навзничь на 1300 футов над землей, окруженный скалами. Так или иначе, он остался цел и невредим. Третий прыжок прошёл хорошо.

Медленно, но верно мои представления о BASE-прыжках начинали меняться. Они все еще казались очень опасным и совершенно сумасшедшим делом, но в то же время что-то в этом меня притягивало. Скотт с энтузиазмом говорил о полной тишине перед прыжком, страхе, падении и всплеске адреналина после приземления. Он начал переписываться с человеком по имени Карл Бениш из Калифорнии. Карл Бениш был известен как превосходный парашютист-оператор. Он снял несколько забавных и интересных фильмов о свободном падении, включая известный «Sky Dive!» В 70-х годах и в начале 80-х он был, без сомнения, ведущим оператором мира. Он вечно находил новые способы съёмки, размещая камеру на самолете, на груди или голове и даже в куполе.

У Карла было несколько хороших друзей, которым, как и он, приелось свободное падение из самолетов и хотелось попробовать что-то новое. В 1978 году, вдохновленные рассказами о прыжках со скалы Эль-Капитан в Йосемитском национальном парке, они сделали несколько успешных прыжков с этого известного 3000-футового утеса. Альпинисты — частые гости в этом крутом и трудном для подъёма месте, но Карл и его друзья сделали его местом рождения нового вида спорта. Скоро они обнаружили, что вокруг полно всего, с чего можно прыгать. Телевизионные башни, мосты, здания…

Это изобилие возможностей для новых, невиданных ранее прыжков навело Карла на мысль, что нужно сформулировать какие-то основополагающие принципы нового вида парашютного спорта — BASE-джампинга.

Карл и его жена Джин, объединившись с двумя друзьями, Филом Смитом и Филом Мэйфилдом, основали «клуб BASE». Прыжок с каждого из четырех типов неподвижных объектов давал членство в этом клубе и право носить знак отличия бейсера на рукаве. Эти четыре друга прыгнули со всех мостов, зданий, антенн и скал, которые смогли найти. Карл снимал, как Джин прыгала, и наоборот. На рассвете они прыгнули со здания офиса в центре Хьюстона, утром пошли туда на работу, а после работы сделали еще один прыжок. Понимая, что техника тут нужна несколько не такая, как в «классическом» свободном падении из самолета, они встречались по вечерам и обсуждали новые способы укладки парашюта, методы отделения и самую низкую «безопасную» высоту прыжка. Фил Смит, Фил Мэйфилд, Карл Бениш и Джин Бениш стали, таким образом, первыми четырьмя членами клуба BASE. Эти четыре человека были пионерами очень опасного спорта, к которому обычные честные граждане относятся с восхищением, но и с огромным недоверием.

Карл писал Скотту в письме, как сделать BASE-прыжки как можно более безопасными. Жаль только, что во всей Европе было только десять бейсеров и непросто было найти кого-то, кто мог предложить подходящие объекты для прыжков. Не было какого-то справочника, откуда можно было бы узнать о других бейсерах, и Интернет еще не был изобретен. Однажды вечером, прочтя одно из писем Карла, Скотт рассказал мне, почему его перевернуло на спину в первых двух прыжках с Тролльвеггена. Он прыгал со скалы так же, как из самолета: головой вперёд. Карл написал, что в BASE-прыжках при отделении голову надо поднимать вверх, а вперёд выставлять грудь. Письмо кончалось фразой: «Иначе ты рискуешь перевернуться на спину». Я сказал Скотту, что ему крупно повезло. Он рассмеялся и ответил, что не привык искать лёгких путей, но обещал быть в будущем осторожнее.

Скотт работал на Ива Сен-Лорана больше года, почти два, но все еще не нашел постоянного места в компании. Он старался найти там интересную работу и в результате постоянно переходил из одного отдела в другой. Он начал как помощник заместителя директора по маркетингу, а затем через короткое время перешёл в отдел духов. Наконец он понял, что здесь у него нет реального будущего. Не помогало и то, что он был личным другом Ива. Он не вписывался в богатый, истеричный, шизофреничный мир моды. Несмотря на это, Ив часто приглашал его на обед к себе в квартиру на Рю Бабилон в Седьмом районе. За кулисами мира моды ходил злобный слух, что Скотт был новым любовником Ива. Таблоиды часто критикуются за то, что распространяют ложные слухи, но собственные трепачи мира моды сплетничают не меньше. Если бы я лично не знал Скотта, то, возможно, верил бы им. Он жил в квартире, принадлежащей Иву Сен-Лорану, и за неё платила компания. Однажды Ив пригласил его на Рождество в свой летний дворец в Марракеше, а в другой раз он провел несколько уикэндов в одном из домов Ива в Довилле на побережье Нормандии. Красивые коллажи с подписью YSL, которые я видел на стенах квартиры Скотта, Ив сделал сам из цветного картона. Я думаю, что Скотт был одним из немногих, которые относились к Иву как к обычному человеку, и за это Ив его ценил. Вокруг него было полно людей, которые делали все возможное, только чтобы он их заметил. Скотт говорил, что Ив никогда не знал, кто из его окружения был честным, а кто только притворялся таким. Люди даже начинали коситься на Скотта, потому что Ив проводил так много времени в его компании.

Ситуация была невыносимой. Больше всего Скотт хотел жить обычной жизнью. Он устал от постоянных вечеринок, которые не приносили ничего хорошего, а только боли в голове и желудке. И в октябре 1983 года Скотт распрощался с миром моды.

Он решил месяц отдохнуть и посвятить его живописи и изучению итальянского языка. Как художник он в основном занимался бумажными коллажами, но также писал акварелью красивые картины, изображающие различные виды Парижа. Студией служил пол спальни. Скотт купил курс обучения итальянскому языку, куда входили учебник и три магнитофонных кассеты. Учебником он не очень пользовался, но с помощью кассет скоро заговорил на приличном итальянском языке, хотя и, как все отмечали, с жёстким американским акцентом.

Мы со Скоттом очень подружились. У нас оказалось много общего, одинаковые привычки, как хорошие, так и плохие. Постепенно я понял, каков настоящий Скотт: парень в ужасно изношенных джинсах с банкой холодного пива, желательно китайского «Циндао», и банджо. Без банджо Скотт не был Скоттом. Он играл на нём с пятнадцати лет и достиг весьма высокого уровня. Стоило мне попробовать следовать взглядом за его пальцами, когда они быстро бегали по струнам, как у меня начинала кружиться голова. Игра на банджо была для него способом расслабиться. Сидя в своём любимом месте на большой кровати, он мог играть несколько часов. Он часто играл для меня и затем спрашивал моего мнения. В исполнении Скотта я впервые услышал музыку в стиле блюграсс, которая для моего уха была смесью кантри и рока. Жаль только, что я вряд ли мог в полной мере оценить музыку и мастерство Скотта, поскольку мало в этом понимаю.

Однажды вечером, когда я в очередной раз после долгого рабочего дня на складе зашёл к нему, он приветствовал меня банкой холодного «Циндао» и словами: «Входи, я тебе кое-что покажу». Одна из стен в его квартире была сплошь заполнена открытками, фотографиями, маленькими сувенирами и эмблемами. Он указал на открытку с небоскребом, который мне показался знакомым, и спросил: «Ну, что ты думаешь?» Я ответил, что здание внушительное и почти что красивое, а вообще — небоскреб как небоскреб. Он перевернул открытку и показал, что там написано: «Hauteur, 210 m» (Высота 210 метров). Тут меня осенило: он предлагает прыгнуть оттуда!

Башня Монпарнас была в 15 минутах ходьбы от квартиры Скотта. Каждый, кто был в Париже, видел эту башню, которая вместе с башней Эйфеля возвышается над парижским горизонтом. И Скотт обдумывал прыжок с этого здания! Я легко мог снова отказаться, как в случае с Тролльвеггеном. Я просто не чувствовал себя внутренне готовым к такому опасному прыжку, который мог стать для меня последним. Это казалось немного чересчур. Но прыжок Скотта надо было организовать и спланировать, и здесь я был рад помочь, чем смогу.

Примерно тогда, когда Скотт начал готовиться к этому приключению, я наконец сменил работу. Три месяца, которые мне надо было отработать в «Инструмента Гамбро», к моему огромному облегчению, прошли. Работа была выматывающей и скучной, а добираться до неё долго. Если в ней и было что-то полезное, так это то, что я теперь точно знал, как трудна жизнь складского рабочего. В последний день мои товарищи по работе устроили маленькую прощальную вечеринку. Мы стали хорошими друзьями, и они хотели сказать «до свидания» на свой лад. Они выставили пиво и вручили мне какой-то подарок. Открыв пакет в автобусе на пути в Париж, я немного удивился; в оберточную бумагу был тщательно завёрнут мужской журнал, обложку которого я счёл очень вульгарной. К подарку была приложена бумажка со словами: «Только так ты не забудешь французскую культуру». Бумажка была подписана всеми работниками склада.

Теперь пора было устраиваться в фирму «Фаси», откуда я получил второй положительный ответ, когда искал работу. Мой первый день в этой фирме оказался многообещающим. Я был принят в помощники к симпатичной молодой подвижной женщине по имени Ильфа Бертельсон, отвечавшей за финансы «Фаси». Ильфа была шведкой и жила во Франции уже десять лет. Она была больше похожа на француженку, чем на шведку: много жестикулировала, часто повышала голос, была очень проста в общении, а на работу приходила поздно. Моя работа была в том, чтобы обеспечивать её статистикой продаж, диаграммами и разными другими бумагами с информацией, нужной ей для работы. Сотрудники приняли меня хорошо, и я сразу почувствовал себя своим. Штаб-квартира «Фаси» находилась в Коломбэ, северо-западном пригороде Парижа. На дорогу туда у меня уходило чуть больше часа, что тоже было лучше, чем раньше, так как на склад «Гамбро» я добирался полтора часа. Однако появлялись трудности с жильём, поскольку «Гамбро» предоставляла мне мою каморку и теперь я должен был её освободить.

И вот однажды рано утром моё жилище устроило мне прощальный сюрприз. Меня разбудил какой-то громкий звук, сопровождаемый плеском льющейся воды. Я выпрыгнул из кровати и проверил «ванную». Водяная труба развалилась надвое, видимо, от старости, и вода мощным потоком лилась на пол. Я напрасно пытался заткнуть трубу полотенцами и тряпками. После нескольких минут этого занятия раздался стук в дверь: соседи. Вода уже капала с потолка их спальни, и они пришли поинтересоваться, какого чёрта тут делается. Я побежал за помощью вниз к домовладелице, с которой не разговаривал с тех пор, как здесь поселился. Она посмотрела на меня с таким же презрением, как и в день приезда, и выразила сомнение, в своём ли я уме, что разбудил ее воскресным утром в шесть часов. Внезапно появился какой-то верзила и представился её мужем. После долгих просьб он согласился посмотреть на мою аварию. Разумеется, и кровать и шкаф к этому времени плавали в воде. Он каким-то образом остановил течь и отправился досыпать.

Я не чувствовал за собой никакой вины, тем более что всё равно уже собирал пожитки. Беспокоило то, где я теперь буду жить. Скотт не возражал приютить меня на некоторое время, но рано или поздно я должен буду найти собственную крышу над головой. Однако тут мне повезло. У друга Скотта была комната, которую он мог бы сдавать, в Пятнадцатом районе на Рю Периньон, 15. Я посмотрел на карту Парижа и, к своему удивлению, обнаружил, что эта улица только в нескольких кварталах от квартиры Скотта. Я выбежал на улицу, поймал такси, встретился с владельцем и, договорившись об арендной плате, уже к ночи получил ключи от квартиры.

В первую ночь мне казалось, что я остановился в роскошной гостинице. Комната оказалась не намного больше, чем моя предыдущая, но неизмеримо лучше. Мебель была чистой, без царапинки, а на середине комнаты красовалась ванна. Я никогда не видел ничего подобного и решил, что тот, кто её там установил, был в стельку пьян. Но теперь я мог мыться, когда хочу, и не ходить для этого четыре раза в неделю на вокзал. Комната была на втором этаже, из окна открывался вид на некое заведение, занимающееся химчисткой одежды. Более важным было то, что совсем рядом с этим окном проходила водосточная труба. Это могло бы пригодиться, если бы я захлопнул дверь, забыв ключи, и я решил всегда оставлять окно приоткрытым. Я имел некоторый опыт лазания по водосточным трубам, и получалось у меня это весьма неплохо. Арендная плата в 700 франков в месяц была невелика по сравнению со средней по Парижу, которая составляла приблизительно 1100 франков для комнаты без душа.

Скотт и я начали ужинать вместе, так как теперь жили почти рядом. Я скоро обнаружил, что Скотт готовил с такой же яркой фантазией, с какой делал коллажи. Мы ели треску с виноградом и соусом из пива, говядину с грушами и кетчупом или простые блюда, вроде спагетти с сыром камамбер. Если у нас были гости, я иногда даже старался сдерживать его творческие порывы.

По утрам я уезжал на работу, а Скотт шел к башне Монпарнас. Он заметил нескольких охранников, патрулирующих её, и хотел узнать их число и распорядок работы, прежде чем идти туда прыгать. После недельной разведки нужные сведения были собраны. Теперь ему было известно, сколько там охранников и когда и где они патрулируют здание. После некоторого размышления он решил прыгнуть с восточной стороны площадки на 56-м этаже, прямо перед многочисленными туристами, которые приезжают туда на лифте, чтобы полюбоваться красивым видом.

Я сидел за столом на работе, изучая статистику продаж пишущих машинок, когда зазвонил телефон. Это было похоже на обычный звонок внутри фирмы. Я снял трубку и сказал: «Да, алло». Я только закончил говорить «алло», когда голос в трубке перебил:

— Я сделал это. Я прыгнул, сукин сын!

— А?

— Йефто, это точно ты? Разве ты не понимаешь? Я сделал это час назад! Теперь у меня есть B!

Буква В (Building, здание) аббревиатуры BASE. Скотт сделал это. Он прыгнул с 700-футового небоскрёба.

Я повесил трубку, отложил бумаги в сторону и пошел к кофе-машине на втором этаже. Я хотел побыть один, чтобы отпраздновать победу этого парня. Сидя с чашкой кофе на характерном французском табурете из оранжевой пластмассы, я размышлял о достижении Скотта. Он по собственной доброй воле прыгнул со здания в центре Парижа. Его никто не заставлял, никто не сталкивал вниз с площадки, и он не собирался покончить с собой. Нет, он прыгнул ради удовольствия. И по его голосу казалось, что удовольствие это было самым большим, которое он когда-либо испытывал. Естественно, я был рад за него, счастлив, что он выжил, но и немного разочарован тем, что не мог видеть его прыжок.

После работы я пошел прямо в квартиру Скотта и нашел его сидящим на кровати с банджо. На столе у кровати стоял большой графин, наполовину полный виски. Мы обнялись, и я поздравил его. Удобно устроившись на кровати со стаканом виски, я стал слушать рассказ Скотта о прыжке. Охранники не представляли трудностей. Они придерживались установленного распорядка, который Скотт уже тщательно изучил. Однако сам прыжок чуть не закончился катастрофой. Парашют не открывался до 265 футов, и он приземлился только через 15 секунд после этого.

Едва отделившись от площадки, Скотт понял, что всё идёт не так. Его чуть не перевернуло на спину, как в первых двух прыжках с Тролльвеггена. Он падал головой вперед-вниз, и секунды летели слишком быстро. Купол не хотел выходить из ранца, и пришлось помогать ему, встряхивая плечами. Когда он наконец с ударом раскрылся, падать оставалось секунды три. Мой друг испытал непередаваемое ощущение, что чудом спасся от верной смерти.

Скотт не последовал совету Карла Бениша насчёт позы при отделении. Вместо того, чтобы прыгать с высоко поднятой головой и грудью вперёд, он снова прыгнул, как с самолёта, головой вперед. Поняв, что его сейчас опять перевернёт на спину, Скотт немедленно бросил вытяжной парашют. Вытяжной парашют — маленький круглый купол 12 дюймов в диаметре, который извлекает основной купол из ранца. На тогдашних парашютных системах он располагался в маленьком кармане на ножном обхвате ранца. Его нужно захватить рукой и выбросить в воздушный поток, чтобы раскрыть основной парашют. В свободном падении из самолета парашютист бросает вытяжной парашют, падая на скоростях в районе 120 миль в час. На такой высокой скорости сила, с которой воздушный поток действует на вытяжной парашют, велика, и купол открывается очень быстро. А Скотт только начал набирать скорость падения, когда бросил вытяжной парашют, и он болтался у него за спиной, как бесполезная тряпка. Это продолжалось секунды четыре, после чего воздушный поток наконец наполнил вытяжной парашют и раскрыл основной купол. Карл рекомендовал Скотту перед броском вытяжного парашюта падать хотя бы три секунды, иначе вытяжной парашют может попасть в образующуюся сверху турбулентность. Несмотря на некоторую неудачу, Скотт сидел на кровати живой и невероятно счастливый. Когда я спросил, что он чувствовал, прыгая со здания, он ответил:

— Йефто, если хочешь знать, что я чувствовал, прыгни сам.

По соседству со Скоттом жила американка, изучавшая историю в Сорбонне. Услышав о его прыжке, она тряхнула головой и произнесла: «Скотт, ты явно заскучал». Она была абсолютно права. Он не работал, весь день проводил дома, а от симпатичной подруги Марии его отделял океан. Родом из Таиланда, Мария училась в Соединенных Штатах и бывала в Европе только пару раз в год. Скотт ужасно тосковал без нее. Они несколько раз в неделю говорили по телефону, при этом Мария обычно начинала плакать, тоже от тоски по нему. Он рассказал ей о прыжке с башни Монпарнас, но это вряд ли успокоило ее нервы. Родители и другие родственники Скотта были очень впечатлены, когда услышали о его приключении, но я не думаю, что они полностью поняли различие между BASE-прыжком и обычным прыжком с самолёта. Так или иначе, они привыкли к авантюрам Скотта и не особенно волновались.

Друг Скотта сфотографировал его висящим под куполом на фоне башни Монпарнас. Он продал фотографию нескольким газетам, и на следующий день появилась статья под названием «Американец прыгает с гордости Парижа!» Причём французов больше всего взволновало не то, что кто-то прыгнул с парашютом с башни Монпарнас, а то, что первым, кто это сделал, был американец. Парашютисты на Ла Ферт даже критиковали Скотта за его прыжок. Очевидно, их патриотические чувства были сильно задеты. Более того, французская парашютная ассоциация хотела исключить его из своих рядов, и тогда он не мог бы больше прыгать во Франции. К счастью, угроза не была выполнена.