В ожидании «четвертого тайма»

В ожидании «четвертого тайма»

Как бы то ни было, можем со здоровой долей уверенности сказать: для наших ребят это был не «матч смерти», а «матч жизни». Жизни, которая продолжается даже в нечеловеческих условиях оккупации. Для них это был просто футбол, шанс показать мастерство, обыграть соперника, а какого именно – второстепенно. Они и обыграли. Что называется, на классе. Ну а заодно сунули мордой в грязь возомнивших о себе «новых хозяев» и подарили минуты редкого счастья соотечественникам, за них болевшим. Осуждать хоть кого-то из участников тех матчей авторы не возьмутся. Может быть, вы?..

В завершение этого раздела повторим одну очень показательную цитату:

«Отчего не печатать, — сказал Зимин, — можно бы печатать, даже если бы такого матча не было, а поелику матч был, состоялся, так и толковать не о чем».

Как вы поняли, это из Борщаговского… Логика понятна: важно воздействие сказки, а не источник ее происхождения и что там было на самом деле. Тем более в нашем случае легенда возникла не на таком уж пустом месте и, расправляясь с ней, испытываешь определенные сожаления и сомнения – и так уже растоптали все что можно и нельзя, вот и героев-футболистов пришпилили. Если бы все эти баснописцы не били себя пяткой в грудь, утверждая, что они поведали чистейшую правду, а хотя бы просто промолчали, запустив историю в свет – цены бы им не было! Но они не сумели вовремя остановиться. Возможно, не могли.

В самом деле, ведь «Мексиканец» Джека Лондона – отнюдь не документальное повествование, зато как читается! С другой стороны, американский писатель и не претендовал на историческую достоверность…

Миф. Красивая легенда. Поучение и мораль. Но не быль. Или не совсем быль.

Посмотрим, что наснимали авторы фильма с Сергеем Безруковым и Лизой Боярской. Уж поверьте, Украина просто трепещет в ожидании российского фильма об украинском не поймешь чего, в котором Харьков изображает Киев!

СПРАВКА 1

Футбольные команды, созданные и существовавшие в различных родах войск нацистской Германии в 1939–1945 гг., можно разделить на две группы:

а) к первой относятся команды, организованные под эгидой NSRL[15] и принимавшие участие в общегерманских первенствах страны и розыгрышах Кубка Германии вплоть до сентября 1944 года. Самой известной и преуспевшей командой этой группы являлась LSV[16] (Гамбург), созданная в декабре 1942 года, но уже летом 1943 игравшая в финале Tschammer-pokal[17], а еще через год, летом 1944-го, — в финале чемпионата Германии. Ее основу составляли некоторые игроки четырех гамбургских клубов и оказавшиеся на службе в гамбургском округе противовоздушной обороны футболисты из других команд;

б) вторую группу, гораздо большую по численности, составляют команды, собранные в отдельных воинских частях, подразделениях, а также армейских группировках для участия во внутриармейских соревнованиях и пропагандистских показательных выступлениях.

Наиболее известными коллективами второго типа являются:

1. «Бургштерн норис», составленная в основном из бывших футболистов «Нюрнберга» и «Фюрта» и впервые упомянутая в прессе под этим названием в ноябре 1940 г. «Бургштерн норис» принимала участие в так называемом чемпионате Запада среди команд войск, расквартированных во Франции, Бельгии и Голландии. Она дважды участвовала в финалах соревнований, в которых встречалась с «Парижской солдатской командой» (Pariser Soldatenelf).

2. Парижская солдатская команда – создана осенью 1940 года в Париже для участия в армейских соревнованиях. Через нее за несколько лет прошло немало известных футболистов (комплектовалась создателем, оберстом Херманном, по персональному списку – точечно). Среди них были действующие знаменитости, такие, как Эрнст Виллимовски, Якоб Штрайтле, Альберт Зинг, Альберт Янда, Ханс Борнеманн и будущие – Руди Гутендорф, Фриц Вальтер.

3. Самая известная из команд военного времени – «Роте Егер». Организована в середине 1943 года летчиком-асом полковником Германом Графом. Можно сказать, по просьбе тренера сборной Германии по футболу Зеппа Гербергера. Во всяком случае, при его полном содействии и с его благословения. Поскольку сборная страны свой последний матч в сентябре 1942 года проиграла в Берлине, рейхсминистр пропаганды Геббельс выразил неудовольствие и по его предложению (приказу?) в конце того же года она была распущена, а игроки лишены привилегий. С помощью Графа Гербергер пытался сохранить действующий и потенциальный кадровый резерв. Кого мог, он пристроил к полковнику в люфтваффе, в том числе таких известных игроков, как Штро, Эппенхоф, Цвикхофер, Тиле, Хакк. Фриц Вальтер, будущий капитан чемпионов мира 1954 года, также вскоре оказался у Графа.

Команда существовала с лета 1943-го до ноября 1944-го, когда всем окончательно стало не до футбола. «Роте Егер» играли преимущественно на территории Германии и генерал-губернаторства Польша.

Об участии известных футболистов или просто игроков основных составов немецких клубов в регулярных матчах, проходивших на оккупированных территориях СССР, достоверных фактов, подтвержденных документально или хотя бы записанных в подробных воспоминаниях, нет. В известной и доступной нам литературе упоминается лишь о нескольких показательных играх летом 1942-го в Харькове между командами люфтваффе и танковых войск (указано в мемуарах Графа – мол, в присутствии 30 тысяч… Не доиграли, потому что поступил срочный приказ на боевой вылет!).

СПРАВКА 2

Фон РАДОМСКИ Отто Пауль (род. 21.09.1902 – место, время и обстоятельства смерти достоверно не известны).

Примкнул к национал-социалистическому движению еще в 20-е годы, причисляется к «старым борцам» (партбилет № 96942), ветеран СС (билет № 2235), начинал службу в 28-м СС-Штандарте (полку) в Гамбурге под руководством будущего начальника РСХА, протектора Богемии и Моравии Райнхарда Гейдриха.

Из учетной карточки – «примитивен… старый боец, боевик».

Звание в СС на момент появления в Киеве – СС-штурмбанфюрер (майор). Весной (летом) 1942 года назначен комендантом концентрационного лагеря «Сырец» (самого восточного внешнего лагеря КЦ «Заксенхаузен», расположенного неподалеку от Берлина) на северо-западной окраине Киева.

Отличался особой жестокостью, за малейшую провинность или видимость ее мог казнить заключенного.

Оставался комендантом Сырецкого лагеря вплоть до начала ноября 1943 года, когда Киев был освобожден войсками Красной Армии.

С конца ноября 1943 года – комендант КЦ «Хайдари» неподалеку от Афин (Греция). Ужесточил режим содержания заключенных и собственноручно совершил первый расстрел.

В феврале 1944-го в пьяном виде избил своего адъютанта, угрожал тому расстрелом. За это Радомски был отдан под суд, приговорен к шести месяцам тюремного заключения и понижен в звании до обер-штурмфюрера (старший лейтенант).

Однако в марте 1944-го он был откомандирован в Ригу, где стал одним из заместителей СС-штандартенфюрера (полковника) Пауля Блобеля, ответственного за проведение «Зондерактион 1005» по заметанию следов преступлений нацистского режима. Фон Радомски координировал действия по эксгумации и сожжении трупов из мест массовых захоронений жертв оккупационного террора. Дальнейший след утерян.

После войны фон Радомски разыскивали как военного преступника. На него были разосланы ориентировки, однако обнаружить его не удалось.

Источники:

Josef Schroeder. Durhhalten. Books of Demand. 2009

Hagen Fleischer. Im Kreuzschatten der Ma{l}chte, Griechenland 1941–1944. Frankfurt am Main 1986.

Hoffmann, Jens. Brande – «Aktion 1005», Ausloeschung der Spuren von Massenverbrechen durch deutsche Taeter. Konkret-Verlage, Hamburg 2008.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Комиссия по составлению хроники Великой Отечественной войны

Стенограмма беседы с т. Свиридовским М. Н.

Беседу проводит научный сотрудник Комиссии т. Еловцан.

Записывает т. Рослякова.

Киев, 3 марта 1944 года.

Есть подозрение, что в полном и невозбранном виде публикуется впервые. — Примеч. А.Ф.

Свиридовский Михаил Николаевич – тренер по бокус (так! — Примеч. А.Ф.) I категории. Год рождения 1908-й. Родился в семье железнодорожника. Отец работал на железнодорожной электростанции. Учился я в киевской церковно-приходской школе до 1917 года. Затем окончил школу тренеров по футболу в Киеве. Спортивная специальность – мастер футбола, тренер первой категории.

В начале войны наша команда была расформирована и отправлена в райвоенкоматы, т. е. в призывные участки. Меня как спецучетчика передали в наркомат ГБ и отправили как специалиста механика автомобильного дела. В период немецкой оккупации я этой специальностью не занимался.

Я работал в автобазе НКГБ и пришлось отступать вместе с наркоматом. 18 сентября в два часа дня получили приказ о эвакуации города Киева. В семь часов группа сотрудников НКГБ и НКВД и люди, которые находились на обороне города, выехали из Киева в направлении Борисполя. Когда переехали через Днепр, первая остановка была в бориспольском лесу, не доезжая аэродрома. Когда подъехали к аэродрому, остановились. Здесь был первый налет на бориспольский аэродром и на те колонны, которые отступали из города Киева. Наши колонны были очень сильно разгромлены. Мы получили приказ замнаркома тронуться не через главную дорогу на Борисполь, а правее Борисполя. Двинулись в направлении Борщей. Выдержали в это время большую бомбежку. Ночевали в лесу. На рассвете поднялись в дальнейший путь. Мы попали в колоссальную трагедию. В этих Борщах нас совершенно разбили. Из группы в 800 человек осталось человек 60. Были в обороне этих Борщей. Немцы разбили нашу артиллерию, разбили наш участок обороны. Нам пришлось отправиться дальше. Пробирались через болота на правую сторону… Нас утром опять начали бомбить. Много народу погибло в этом болоте.

28 сентября я получил ранение в правую ногу, в икру. Находясь в болоте, нога раскисла, получилось нагноение, передвигаться стало тяжело. Оружие – автоматы, гранаты и два пистолета мы побросали. Нас окружили и забрали в плен. Лично я был пригнан в Борисполь. В Борисполе меня пригнали в лагерь. Там было тысяч до пятнадцати народа.

Интересный момент их режима. Они хотели телами военнопленных разминировать аэродром. Они выстроили нас на посадочной площадке аэродрома, выстроили развернутым строем всю эту массу в пятнадцать тысяч человек и погнали. Мы, конечно, не знали для какой цели. Так как у меня была раненая нога, я бежать не мог. Поэтому пошел сзади колонны. Споткнулся. Меня ударили прикладом в спину. Приклад лопнул. Он хотел штыком. Я отскочил в сторону. Близ лежащего товарища штыком ткнул в ягодицу. Я мгновенно ушел в середину колонны. Нас гоняли примерно с полчаса, потом разрешили сесть. Через пятнадцать минут после этого начали делать посадку «Мессершмитты». Мы поняли, что они нашими телами хотели разминировать аэродром.

После этого я решил из Борисполя бежать и сбежал в Киев. В Киеве я был 30 августа. Документы свои закопал там в окопе, только взял с собою паспорт.

Думаю, теперь надо пройти регистрацию. Пошел к коменданту. Как раз была суббота. Пришел в половине первого. Комендатура работала до часу, регистрацию уже прекратили. Комендатура была на бульваре Шевченко 64. Нас в комендатуре собралось несколько человек. Всех нас забрали и отправили на Керосинную улицу. На Керосинной улице мне пришлось быть шесть дней. До этого там был лагерь для евреев, после туда направляли военнопленных. Шесть суток мы там ничего не ели. На седьмые сутки дали кушать.

Куда нас, что с нами будут делать, мы не имели представления. В этом лагере было 6–7 тысяч народу. Рассортировали: выделили группу военных и группу цивильных. Мы входили то в группу военных, то в группу цивильных. Вырваться оттуда было трудно. Но из этого лагеря я тоже бежал к одному знакомому. Родных у меня не было никого. Семья была эвакуирована в Казань. Скрывался. Ходил в село, хотел связаться с партизанским отрядом, но это было очень трудно сделать. Около пяти месяцев блуждал, то в Киев приходил на пару дней: посмотрю, что делается, и обратно ухожу в село. Ходил в Брусилов за 52 км от Киева.

В конце мая – в начале июня 1942 года я ушел из села, потому что староста стал направлять пришельцев в Германию.

Прихожу опять в Киев. Встал вопрос об устройстве на работу. Устраиваюсь на водную станцию «Стрела» сторожем. Я решил туда поступить, потому что эта станция была на той стороне Днепра. Я проработал там все половодье до июня месяца. Нам требовалось, чтобы на справках было указано «бронирован». Нам не хотели поставить эту броню.

Поэтому я возвратился в Киев искать работы. Тут стали собираться наши ребята: Гончаренко, Путистин, Комаров, Трусевич, Кузьменко, Тютчев, Клименко. Подобрал к этой группе ребят из «Локомотива». Взял: Мельника, Сухова, Тимофеева, Балакина. Это было ядро футбольной команды.

В первый период оккупации г. Киева большая была насыщенность украинскими националистами. Украинские националисты под диктовку немецкой власти начали организовывать украинскую национальную спортивную организацию. Была организована «Січ». После того как было подавлено националистическое движение немцами, эта организация «Січ» была переименована в «Рух» движение.

Чтобы люди, которых я подобрал, не попали в эту националистическую команду, мы посоветовались и решили организовать производственный коллектив.

Параллельно с националистическими командами был организован истребительный батальон. Была проведена мобилизация. Этот украинский истребительный батальон был второй командой. И третьей командой была украинская полиция.

Встал вопрос такого порядка, что все равно под любым (видимо, предлогом. — Примеч. А.Ф.) они заставят нас играть с их командами. Чтобы избежать этого, мы решили поступить на производство и работать по любым специальностям. Трусевич, Клименко, Тютчев, Комаров устроились на хлебозаводе. Гончаренко, я, Путятин (так в тексте! — Примеч. А.Ф.), Балакин и Кузьменко поступили на этот же хлебозавод. Хлебозавод нас забронировал. Мы были обеспечены от мобилизации в Германию. Работали чернорабочими во дворе, асфальтировали заводской двор, делали другие работы. Комаров был вахтенным на пропускном пункте.

Мне было поручено заниматься вопросами приобретения спец-формы, и я был назначен капитаном команды. Форму достал. Сделали два комплекта. Один комплект был желтый бесцветный, другой – красные футболки, белые трусы и красные гетры. В этой форме мы играли против немецкой команды и против украинских национальных команд.

Нам не разрешали играть с немцами. Начали играть с украинскими командами. Через некоторое время играли с венгерскими командами. Первую игру нам разрешили играть с командой железнодорожников. Мы у них игру выиграли.

Мы сами добивались этой встречи. Я лично добивался через штадтскомиссариат, через отдел культуры міськой управы. Решили добиться во что бы то ни стало играть с немцами.

Первую игру, как я уже сказал, играли с железнодорожниками. Игра была со счетом: 6:2 в пользу нашей команды.

Задались целью развить антагонизм между мадьярами – унгеровскими командами и немецкими командами в порядке спортивных встреч. Несмотря на то, что они друзья по фронту, пусть они будут врагами в спортивной игре на спортивном поле. И этого мы добились. Играя с мадьярскими командами, мы старались эти матчи выигрывать с меньшими счетами, а играя с немецкими командами, мы старались выигрывать с большим счетом. Когда мадьяры играют с немцами, немцы выигрывают у мадьяр. Получается между ними крик. Немцы кричат: «Никст брот хлеб», а мадьяры – это вам не «брот фабрик команда». Получается скандал жуткого порядка. Высший комсостав выезжает на поле, разбирает эти драки.

С мадьярами отношение у нас было лучше. Они на немцев были злы, и мы с ними более откровенно говорили.

Таким образом, первая задача была: забить украинское национальное движение; вторая задача – подавить украинское национально спортивное движение в г. Киеве, т. е. на день создания нашей команды мы не дали возможности украинским командам высунуть свой нос на футбольное поле. Мы их били с таким счетом: первый матч – 2:0; второй – 4:1; третий – 6:2; четвертый – 9:0. Первое время для того, чтобы привлечь, их били немножко, потом все больше и больше.

То же самое было с мадьярами: 2:0, 4:0, 5:2, 7:1 С немцами: с железнодорожниками – 6:2, с летчиками 8:1, с зенитчиками 5:0. (Что??? — Примеч. А.Ф.)

Всего играли 11 игр.

Конечно, каждый матч протекал с громадным энтузиазмом наших патриотов, наших спортивных болельщиков по отношению как к немецким, так и к украинским и венгерским командам. (Так в оригинале! — Примеч. А.Ф.)

Матч с летчиками протекал так. Это команда-победительница Восточного фронта. На этот матч приехал их генерал, привез букет цветов, апельсины, лимоны, шоколад. Нас это задело страшно. Начали играть. Первый тайм мы сыграли 1:0 в нашу пользу. Они сыграли первый тайм 2:1. У них появилось сознание превосходства. Мы, видя такое положение, решили выбить пару игроков с поля. Выбили одного игрока, выбили второго игрока – летчика. Одному колено перебили, он ушел с поля, возможно, что он и работать не сможет. Генерал выкрикивал, что это бандиты, грубо играют, не культурно, но публика после каждого нами забитого гола выкрикивала: «Это вам не на фронте, это вам не в воздухе, а это на футбольном поле. Если вы там выигрываете, вы здесь проигрываете!»

Последний матч сыграли 8:0. Это было 16 августа на матче с летчиками. (Чего-чего??? Но это – оригинал текста, не подумайте чего…

И главное: сие очень укладывается в версию, упомянутую по тексту: мол, не просто так изменяла Свиридовскому память, и каждое его словечко – значит! — Примеч. А. Ф.).

Билеты были платные. Вход стоил три рубля. Немцы врывались, конечно, бесплатно, потому что они чувствовали себя хозяевами положения. Мадьяры платили, наши тоже платили. На наших матчах народу было 5–6 тысяч. Когда играла украинская команда «Рух» вряд ли собиралось 30–40 тысяч народа. Когда играли с немцами, народа было очень много. Когда играли с мадьярами много меньше, когда играли с украинцами, народу почти не было. Раз народ не ходит на матчи, значит, не считается со своей национальной командой, не считается с украинским национальным движением. Нам было приятно, что мы не дали возможности им подняться на должную высоту.

Параллельно с этим я организовал в Киеве 2-ю футбольную команду тоже производственную на ювелирной фабрике. В этой второй команде были преимущественно комсомольцы, члены партии и орденоносцы, находящиеся в Киеве. Чтобы их не отправили в Германию, они объединились на этом производстве под названием «Алмаз». Наша команда называлась «Старт». Команда «Алмаз» играла и с мадьярами, и с украинцами, и то же самое выигрывала. (Сомнительно. Малейшие подтверждения успешности команды «Алмаз» отсутствуют. — Примеч. А. Ф.) Когда мы были в заключении, эта команда помогала нам, приносили нам передачи.

На стадионе «Динамо» нам играть не разрешали. Мы играли на нашем производственном стадионе близ хлебозавода. Стадион назывался «Зенит».

Сначала ни одного матча с немецкими командами нам не разрешали. Я все-таки добился вызвать команду летчиков, потому что она считалась победительницей Восточного фронта. В каждом матче мы били, в каждом матче ломали ноги и головы. Решили сразиться с немцами, нанести им определенный ущерб.

Приветствовали нашим спортивным приветом: «Физкульт-ура!» Публика приветствовала нас выкриками. Каждый гол, забитый нами, был для наших патриотов каким-то символом.

16 августа сыграли последнюю игру, сыграли очень удачно. 18 августа около десяти часов утра во время нашей работы – мы грузили муку в склад, — нас вызвали к директору. Шеф был немец. Приходим. Сидит гестаповец, стоит машина. Гестаповца мы узнали по форме. Форма у них была светло-зеленого цвета, погоны с серебряной отделкой, на фуражке отлет. Фуражка высокая. Сидит гестаповец, переводчик и сидит русский агент.

В этот день Тютчева и Гончаренко на заводе не было. Тютчев получил после матча повреждение, пошел в больницу, а Гончаренко был в отсутствии. Нас взяли шесть человек: Трусевича, Клименко, Кузьменко, Свиридовского, Путятина (так уж записали в протоколе! — Примеч. А.Ф.) и Балакина.

Нас выстроили. Сказали, следуйте за нами. Вышли из коридора. Директор открывает машину и нас в этот «черный ворон», потом они душегубками стали. Привезли нас на Короленко, 33 в гестапо. Заключили нас во внутреннюю тюрьму. Допрос получили на четырнадцатые сутки. Нас разбили, каждого посадили в отдельную камеру.

В этот период времени Трусевич, Клименко и Тютчев работали на хлебозаводе по асфальтированию завода. Узнаю от них, что их из камеры взяли на постройку гаража Короленко, 33. Работали частично во дворе. Рабочие хлебозавода, «болельщики», утром демонстративно проходя мимо, бросали хлеб, бросали папиросы. А когда хлебозаводский трамвай проезжал с рабочими мимо Короленко, трамвай шел медленным ходом и люди приветствовали нас из трамвая. Немцы видели, какое настроение, как народ приветствует нас.

В мою камеру через некоторое время добавили 4-х военнопленных, потом их выпустили. При мне лично прошло человек шестнадцать.

На четырнадцатые сутки вызывают нас на допрос. Я слышу фамилии Кузьменко, Клименко. Сердце вот так бьется.

В 1935 году я со сборной Украины ездил за границу, был в Германии, был в Париже, был в Бельгии. Я страшно боялся вопроса о поездке за границу. Я вам скажу почему. Они просто говорят, что вы ездили за границу с целью шпионажа, а это прямо расстрел.

Вызвали одного, второго, третьего, приходят, говорят Свиридовский. Я моментально встал, пошел, как сейчас помню, на второй этаж комната 25. Сидит следователь, который нас арестовал. Сидит тот же переводчик, сидит изменник родины Вячкис, тоже спортсмен. Начался допрос. Допрос аналогичный моему прошли все люди.

Первым долгом был задан вопрос, сколько времен я был кандидатом партии? Мой ответ на этот вопрос был очень простой. Я даже не был в пионерах, о партии не могло быть и речи. Это дело обошлось.

Второй вопрос: вы динамовец? — Говорю: Да. — Значит НКВД-ист? — Нет. Получил определенную дозу по физиономии. Требовали, чтобы я сказал, что я нквдист. Я сказал, что я артист своего дела, никогда не был в НКВД и не собирался быть в нем. — Почему?

— Потому что я спортсмен по душе. Занимался только футболом.

Начали спрашивать в отношении остальных товарищей.

— Так вы не были в НКВД?

— Не был.

— А этот не был?

— Нет.

— Кто был начальником Украинской Драмы, какой у него был чин?

— Не помню, потому что меня не интересовала украинская драма и я там не был.

Начинает подсказывать Бу-Бу… Этот агент, говорит, Бурдуков был?

— Какой был.

— Какие знаки различия у него?

— Насколько я помню, как будто бы шпалу носил.

— Ну и что же, где он и что?

— Не знаю.

Таким образом, меня продержали два с половиной часа. Потом начали между собой разговор относительно покупки колец. Затем отправили меня в камеру.

При допросе мы узнали, что Гончаренко и Тютчев тоже сидят. Тот же Вячкис предал их. Дня через два после этого допроса Балакин был освобожден. Он ничего с «Динамо» не имел, а брат его был в «Динамо».

В гестапо просидели 24 суток.

Каждые два дня вызывали и расстреливали целыми группами. Я влезал наверх и смотрел через окошко вниз. Приезжало три-четы-ре машины. Привозили детишек маленьких, девушек, мужчин, стариков. Стоны, крики, ругань немцев-гестаповцев. Состояние скверное. Был момент такого порядка: выходя из тюрьмы, народ взбудоражился, и тут же в тюремном дворе стали расстреливать. Как только расстрелы кончились, сейчас же рабочие-евреи, которые обслуживали тюрьму и на кухне работали, произвели уборку двора.

11 сентября нас вызвали по фамилии. Первую партию вывезли часов в пять утра. Мы рассчитывали, что нас везут на расстрел, потому что был день расстрела. Вызывали по фамилии: Кузьменко, Клименко, Свиридовский. Вывели в коридор. Всех нас поставили лицом к стенке. Друг друга мы не видим. Мысль была одна: за что и почему. Мысли о побеге не было. Привели наверх в 23-ю камеру. Эта камера называлась «висельной» «пересыльной». Из этой камеры выгоняли и расстреливали, из этой же камеры отправляли людей в Германию и в Венгрию.

Попали мы все в эту камеру. Тут же расцеловались. Думали, что это наша последняя встреча.

Минут через двадцать пять приходит Абраша, приносит хлеб. Когда он дал нам хлеб, я спрашиваю, а кофе?

— Кофе будете пить там.

Когда сказал, что кофе будем пить там, значит нас выпустят, значит нас не расстреляют. В камере нас было двенадцать человек. Начали вызывать. Вывели во двор. Стоит та же машина «Черный ворон». Немец кричит:

«Быстро, быстро и люст, люст, люст».

Когда я выскочил из камеры, мне воздух ударил в лицо, голова закружилась. Как ни говорите, получали 100 и 75 грамм хлеба, и крупника грамм 400, и кофе. Когда поднялся на эти сходцы, у меня голова закружилась и я упал. Подсознание подсказывает, что, хоть на четвереньках, надо забраться в эту машину На четвереньках залез в машину, сел и сижу Когда машину загрузили, дверь автоматически закрыли. Везли нас через еврейское кладбище. Думали, что нас везут в Бабий Яр. Проехали Бабий Яр. Около Бабьего Яра был концлагерь. Нас привезли туда и сразу же заставили работать.

В лагере мы встретили много знакомых наших болельщиков. Начали расспрашивать, как что и здесь? Говорят, что тяжело, каждый день расстреливают, каждый день люди умирают от болезней, каждый день вешают народ. Этого мы пока наглядно не видели.

Заставили нас рыть яму. В этой яме на следующий день похоронили пять человек, которых фактически отравили в больнице. Закопали могилу, и всё. Работали во дворе, за пределы дворы не выпускали. Мы пытались выйти за пределы двора, чтобы иметь связь с народом, чтобы иметь возможность получить передачу. Нам приходилось распиливать дрова, рубить дрова на территории двора. Так примерно было дней девять-десять.

Там был комендант Антон и еще были футболисты, которые на наш вопрос, сколько мы можем просидеть здесь, ответили: «Сидеть нам до седой брады».

Там начинаются новые издевательства. Их заставляли петь. В эту группу и нас присоединили – «Вы, футболисты, пойте. Вы знаете современные романсы!» В воскресный день после двенадцати часов нас сажали вместе с ними и заставляли петь разные наши песни.

Каждый день проходил таким образом: рано утром подъем. Утром давали кофе. Выпивали кофе и приступали к своим работам. Там была постройка бараков, корчевка леса, строили землянки для заключенных. Мы получили там чесотку. Лечиться пришлось нелегальным путем через тех же полицаев.

Лагерь был огорожен проволокой в три ряда. Проволока была наэлектризована током высокого напряжения. Нужно было пройти три изгороди для того, чтобы пройти на другую сторону.

В лагере опасно было говорить о побеге, потому что были из своих же шпионы. В лагере были и политические, и евреи были, и жулики были. Там были и провинившиеся полицаи, работавшие в полиции.

Внутри лагеря было сплошное побоище. Бригадиры избивали народ так, что жутко смотреть, по 60 по 70 палок давали. Палка примерно дюймовой толщины. Выбирали корень, чтобы он гнулся, его запаривали.

Долю палок и мне пришлось получить. Когда мы однажды выходили на работу, то в процессе работы, неся лес в территорию лагеря, я наступил одному мальчишке на ногу и тут же получил несколько палок за это.

Группа ребят из команды «Алмаз» принесла один раз нам передачу. Играли матч. Со сбора купили хлеб, сало и принесли нам. Это помощь была нам очень дорога. В лагере от голода мы опухли. Благодаря поддержке нам удалось продержаться более или менее длительное время, пока не устроились в выездную бригаду. В выездной бригаде давали двести грамм хлеба и давали питание: суп и т. д., правда, не в лагере, а там, куда мы выезжали на работу. Я работал в бригаде «гайцеры» истопником парового отопления, слесарем. В общем, наша бригада работала на мельнице. Работали в разных бригадах. Ткаченко работал на Короленко (давно убитый, если верить хронологии матери! — Примеч. А.Ф.), Клименко, Кузьменко и Трусевич – на Короленко. Я и Гончаренко работали на Короленко в сапожной мастерской. Путистин и Клименко сначала работали электриками в лагере, потом Путистин был переброшен электриком в подсобное хозяйство на «мышеловку»[18].

Таким образом, мы разбились, но имели связь через полицаев. Я лично имел связь с сестрой жены и через нее узнавал все новости политические, которые передавал своим товарищам. Она ходила к одному Замкову, который имел радиоприемник. Таким образом, о фронте, находясь в заключении, мы знали.

В Бабьем Яру сделали печи сжигательные. Послали туда группу евреев, «социально-опасных», как они называли. Трупы вырыли. Производимые работы охраняли жандармы. На протяжении двух месяцев эти трупы сжигались. Вонь был невозможная. Участвовали в сжигании трупов и бойцы, заключенные, и концлагерь. Некоторым из них удалось бежать, но большинство их уничтожили.

23 сентября[19] 1943 года произошел инцидент с Трусевичем, Клименко и Кузьменко. В момент выезда на работы на Короленко по погрузке торфа в бригаде получился неприятный случай. Каким-то путем один армянин достал водки. Сидит и пьет эту водку. Это было в обеденный перерыв. Сидит в гараже, пьет. Подходит командор гестапо КРИНГЕР. Идет со своей собакой. Собака, видимо, хотела на него броситься. Этот армянин, как держал в руке бутылку, замахнулся на эту собаку бутылкой.

Немцы страшные трусы. Испугался, решил, что это на него покушение. Вынимает пистолет и этого армянина так и положил. Подскакивает комендант лагеря Родомский (так в тексте. Пауль Радомски, по идее… — Примеч. А.Ф.). Тут же положил еще несколько человек. Потом издают приказ о том, чтобы построить эту сотню заключенных. Вызывают машину. Всю эту сотню сажают в машину – и в лагерь.

Я лично в этот момент не присутствовал в лагере. Я, Гончаренко и Путистин работали на выезде. Точно не знаю, как это происходило.

Выводят всю эту группу, строят. Вызывают специалистов. Их в сторону. Затем делают отбор пятого или каждого третьего, точно не помню. В это число попадают Клименко, Кузьменко и Трусевич. В этой же группе находился Тютчев. Тютчев не попал в число отбора. Группу специалистов отвели в сторону, а остальных из автоматов начали расстреливать у всех на глазах.

Клименко, сжав зубы, молчал. Кузьменко говорил, что я не виноват, просил пощады и т. д. Трусевич повернулся и сказал: «Я погибаю за родину. Этим фашистским гадам все равно на Украине не быть». Немцы спрашивают: «варум? варум?» В это время дежурный автоматчик раз, раз и убил.

Эту группу похоронили внутри лагеря. После этого мы страшно беспокоились о себе, потому что никто хорошо не знал, в чем дело, постепенно это все раскрылось.

Помучались мы много. Фронт все время приближался. Мы знали общую ситуацию. Встал вопрос о побеге. Первым сделал побег из этого лагеря Тютчев. Вышел с группой грузчиков в четыре человека, бежали с Подола. После этого бежал я и Гончаренко с Мельника, 48 в числе 16 человек, то есть всей бригадой удрали. В части побега нам помогли полицаи. Среди них были спортсмены-футболисты. Они заметили, что мы начинаем сматывать удочки, отвернулись в сторону, как будто бы не видят.

Пришел в Киев 19 сентября в четыре часа дня вместе с Гончаренко. Вышли голые и босые. Куда идти? Я опомнился, когда поднялись на Андреевскую улицу, дошел до Богдана Хмельницкого. Куда мы идем? Идем опять в гестапо. Гончаренко мне не сразу ответил. Я быстро повернулся и пошел к своим знакомым на Столыпинскую улицу, 26. Там был знакомый сапожник. Он перевел нас к Федору Музыченко. Там я скрывался дней пять. Днем сидели в комнате, ночью уходили в сарайчик.

Связываюсь с сестрой своей жены. Она пришла ко мне со своим мужем. Переодели меня и перевели на Мариинскую, 22. Я переночевал там. 25 сентября был издан приказ об эвакуации населения. Я видел всю картину переселения народа. Поехал в бактериологический институт. Там был сыпнотифозный отдел. В этом сыпнотифозном отделе я вырыл по своей инициативе подземелье, убежище. Там все было вплоть до уборной. Мы рассчитывали находиться там месяца полтора, закрыться и ждать своих. Здесь я находился до 25–26 октября.

На сегодняшний день живы: Гончаренко, Тютчев, Путистин, Свиридовский.

Адрес: Крещатик, 8а, кв. 14.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.