ГОРДЫ КАК ЛЬВЫ

ГОРДЫ КАК ЛЬВЫ

Очаровательная австрийская деревушка Таль, раскинувшаяся в предместьях Граца, на земле Штирии, могла бы стать идеальной натурой для съемок фильма "Звуки музыки". Окруженная волнами холмов, озерами, горами и пышнозелеными лесами, Таль - воплощение безмятежности. Лошади пощипывают травку в нескольких шагах от центра деревни, где прохладной штирийской весной цветут кусты сирени и огненно-желтые лютики тянутся вверх под раскидистым дубом, укрывающим их тенью, как это было десятилетия назад, и ничего не изменится впредь.

И если красота Таля и его окрестностей может по праву соперничать с любым пейзажем, запечатленным в "Звуках музыки", то и Густав Шварценеггер, отец Арнольда, наверняка, мог бы соперничать с Кристофером Пламмером в роли капитана Фон Траппа. Во всяком случае, и внешний вид, и обаяние и военная выправка были у Густава не хуже. Высокий, привлекательный и широкоплечий, он занимал должность начальника полиции и держался гордо, больше походя на князя из какой-либо оперетты Франца Легара. Еще ребенком он привлек внимание императора Франца-Иосифа своей внешностью и благородством. Летний дворец Франца-Иосифа стоял неподалеку от дома Густава. Отец рассказывал Арнольду, как император пригласил его однажды прокатиться в королевской карете. Густав надолго запомнил ощущение приближенности к всесильному императору, после чего власть, во всех ее проявления, завораживала его на протяжении всей жизни.

Он был человеком контрастов - служака-военный и изящный денди, одевавшийся столь изыскано, что вполне заслужил бы прозвище "австрийского Кери Гранта". Обремененный земными заботами о семье, Гутав был в то же время интеллигентным и обходительным человеком. Играл на шести музыкальных инструментах, превосходно владел флюгель-горном, исполняя на нем все, что угодно, от военных маршей до австрийской народной музыки. Музыка была его величайшей отрадой, центром всего существования. Поэтому в 1935 году он вошел в состав полицейского оркестра при жандармерии Граца, часто дирижировал им и до конца жизни не оставил своих товарищей оркестрантов. Однако не только этим оркестром ограничились интересы Густава Шварценеггера. Когда в Австрии создавалась нацистская партия, восемьдесят девять процентов населения бойкотировали ее, а вот Густав Шварценеггер подал заявление и 4 июля 1938 года стал членом партии.

С 1933 по 1938 год нацистская партия в Австрии была запрещена. Но как только в марте 1938 года Австрию захватила Германия, этот закон был отменен, что дало как старым нацистам, так и новым их последователям возможность официально оформить свое членство в отныне уже легальной партии. Густав, хотя и принадлежал полицейскому корпусу, но вовсе не был обязан состоять в нацистской партии. Его вступительное заявление было бы немедленно отклонено, если бы в жилах Густава не текла чистая арийская кровь. Но в данном случае не могло быть никаких сомнений. Шварценеггеры (в буквальном переводе - "черные пахари") вели свою родословную на протяжении семи поколений и все, за исключением одного из предков, который прибыл в Австрию из Чехословакии, происходили из Штирии.

Штирия, федеральное графство Австрии в юго-восточной части страны, граничит с Венгрией на востоке, Югославией на юге и австрийскими землями на западе и севере. Штирийцы гордятся своей независимостью и, в отличие от легкомысленных венцев, более патриотичны, ценя в себе прежде всего так называемый harter Kern [1]. У них есть свой национальный костюм, который все они, в том числе и Арнольд, одевают по торжественным случаям. Говорят они на своеобразном диалекте, распространенном только в Штирии, и чужаки, с их "верхненемецким" наречием не всегда понимают штирийцев.

Семья Шварценеггеров происходила из Нойберга, расположенного поблизости от Мюрцзушлага к северо-востоку от Граца, где они слесарили и выплавляли сталь. Отец Густава - Карл умер молодым, став жертвой несчастного случая. Он был крупным, сильным человеком, и, как гласит семейное предание, от него Арнольд унаследовал свою физическую силу и мощь. Мать Густава - Цецилия Хинтерлейтнер, всегда одетая в элегантные голубые шелка, тоже была статной женщиной, дожившей до восьмого десятка, умудрившись избежать морщин. От Карла Цецилия имела трех сыновей - Франца, Алоиза, Густава - и дочь Цицилию.

Незадолго до смерти Карл Шварценеггер работал несколько лет в Вене на сталелитейном заводе Шмидта, оставив детей на воспитание бабушке. Густав в течение некоторого времени следовал по стопам отца, став металлургом. Затем он пошел служить в австрийскую армию, пышная форма которой идеально отвечала его воспоминаниям о прогулке в королевской карете. В нем всегда жил артист, обожающий внимание. В более поздние годы, когда его старший угрюмый брат Франц впадал в депрессию, Густав всегда готов был подбодрить его шутками. Атлетически сложенный, чемпион в игре кэрлинг, Густав получил прозвище "домашнего джентльмена" и отнюдь не торопился жениться. Как впоследствии и его сын Арнольд, он только к тридцати восьми годам пришел в конце концов к алтарю.

Густав повстречал вдову некоего герра Бармюллера - Аурелию Ярдни, уроженку Нойнкирхена близ Вены, в Мюрцштеге (область Штирия). Ясноглазая брюнетка с крупными, выступающими вперед зубами, она в то время работала в военном ведомстве, распределяя продовольственные карточки. Хотя те, кто был знаком с Густавом и Аурелией, прекрасно знали, что Густав служил в военной полиции, дислоцированной в Бельгии, Аурелия утверждала, что, встретившись с ним после войны, она абсолютно не представляла, чем конкретно он занимался в военное время и даже в какой стране служил. Как бы там ни было, Густав и Аурелия поженились в Мюрцштеге 20 октября 1945 года.

Как относился к своей службе в годы войны Густав, неизвестно. Однако его решение вступить в нацистскую партию кое-что говорит о его политических взглядах. Хотя, как уже было сказано, значительная часть австрийцев не стали нацистами, многие из них, в особенности штирийцы, восторженно приветствовали вступление Гитлера в их столицу Грац. Энтузиазм жителей Граца настолько воодушевил Гитлера, что он даровал городу почетный титул die Stadt der Ehrebung [2]. Австрийцы и поныне помнят триумфальный въезд Гитлера в Грац, когда толпы народа высыпали на улицы. Люди взбирались на фонарные столбы, чтобы хоть краешком глаза увидеть фюрера, и кричали "Зиг хайль". Уровень безработицы в Штирии был высок, а рассказы о процветании государств под сенью "третьего рейха" широко распространялись. Так что в надежде на обеспеченное будущее штирийцы поддержали Гитлера. Ведь он не только обещал им рабочие места, но с вступлением в гитлеровскую молодежную организацию вселял в их сыновей гордость и надежду, не говоря уже о красивой форме и блестящем кинжале. Все это помогало забыть окружающую их беспросветную нищету. Кроме того, Гитлер, как и они, был австрийцем и в своей военной форме выглядел молодцом. Он казался им таким величественным, что даже тридцатью годами позже Арнольд якобы рассказывал своей подружке Сью Мори, как его мать, увидев Адольфа Гитлера, чуть было не упала в обморок от восторга.

В конце войны Аурелия и Густав переехали в Таль, насчитывавший в 1947 году около тысячи двухсот жителей. Здесь они поселились на втором этаже дома, полагавшегося Густаву по его новой должности - начальника полиции. Старинное здание за номером 145 по улице Таль-Линак принадлежало когда-то представителю местного высшего света барону Герберштейну. Холодное, с голыми деревянными полами, без центрального отопления и водопровода. Аурелия ходила по воду к источнику за сто пятьдесят ярдов от дома и отдавала одежду и белье, хотя по временам стирала сама, в местную прачечную. Ей приходилось все время бегать вверх-вниз по лестнице, принося воду или подавая еду, и с течением времени она нажила болезнь сердца.

Она была покорной женой, готовой всегда повиноваться своему второму мужу и следовать установленным им правилам. Ее роль сводилась к готовке, уборке, стирке, вязанью, шитью и штопанью. Она была буквально помешана на чистоте - черта, которую унаследовал и ее сын Арнольд - постоянно приводила в порядок прическу, тщательно ухаживала за руками, внимательно следила за тем, чтобы ботинки и пряжки ремней Густава были надраены до блеска, а яблочные струдели испечены, и каждый день, до работы, приносила мужу чистую рубашку.

Деньги для Шварценеггеров всегда были проблемой, поскольку Густав зарабатывал не более 250 долларов в месяц. Работа его, однако отнюдь не обременяла, так как в обязанности тальской жандармерии входило, главным образом, наблюдение за туристами, ходившими по воскресеньям из Граца в Таль, чтобы искупаться в озере Талерзее. Рука у Густава, как начальника, была, можно сказать, тяжелая, и подчиненные - Фредерик Гзольц, Франк Стамплер и Антон Шпулер - побаивались его. Нрав начальника был крутой, и именно это, по слухам, привело однажды к серьезной перебранке с важным британским комиссаром, квартировавшим после войны в Тале.

Впрочем, вспыльчивость была, вероятно, не единственным поводом конфликта Густава с британским чиновником. Второй причиной вполне могло послужить его пристрастие к спиртному. Рабочий день Густава в тальской жандармерии начинался обычно в одиннадцать утра с булочки и сосиски на завтрак. Затем он не отказывал себе в выпивке. В сороковые - пятидесятые годы жители Таля, деревушки без кино и даже регулярного автобуса до Граца, вовсе не чурались алкоголя, а Густав в этом плане превосходил любого тальца. Очевидец, иногда доставлявший его домой после очередного возлияния, вспоминал: "Густав мог выпить два литра вина, а затем сказать: "А теперь, выпью-ка я еще, протрезветь надо". Но очень часто он напивался так, что уже не понимал, где находится, и вообще едва держался на ногах. Аурелия буквально дрожала от испуга, когда он приходил пьяным, поскольку Густав в этом состоянии был страшен".

Временами, однако жизнь улыбалась Аурелии, особенно когда они с Густавом коротали вечерок в тальской пивнушке Шротта или Крайнера. Погожими летними днями Шварценеггеры выбирались на Талерзее. Озеро и сегодня окружено деревьями и дышит покоем, который нарушает только кряканье уток. Парочки по берегам замирают в поцелуе или заглядывают на террасу приозерного ресторанчика, где можно пропустить кружечку пивка и посмотреть на детишек, катающихся на лодках. Здесь Аурелия иногда помогала на кухне, скорее всего для того, чтобы укрыться от пьяных тирад своего мужа, разносившихся по всей безмятежной округе. Как потом оказалось, озеро Талерзее сыграло важную роль в необычайной и полной чудес судьбе Арнольда Шварценеггера.

Арнольд Шварценеггер родился в 4 часа 10 минут утра 30 июля 1947 года. Его старший брат, Мейнард, родился годом раньше 17 июля. Психологи утверждают, что любимчиком у обоих родителей обычно становится младший ребенок. Однако, хотя Арнольд (как и его мать и отец) родился под знаком Льва, он никогда не был сувереном в замке своего детства. С самого начала вся любовь отца доставалась Мейнарду, который был в центре внимания, в то время как Арнольда частенько отправляли к дядюшке Алоизу в Мюрццушлаг. Такое отношение Густава к младшему сыну было явным и неприкрытым, основанным на ничем не обоснованных подозрениях. Ночами, будучи в сильном подпитии, Густав рвал и метал, понося Аурелию за то, что она будто бы родила Арнольда, этого ублюдка, неизвестно от кого.

Судя по фотографиям Аурелии сороковых годов, она выглядела отнюдь не гулящей женщиной, и все свидетели ее жизни утверждают, что она хранила верность мужу. Густав же воспринимал свою Рели, как он ее называл, не иначе как безраздельную собственность. Аурелия родилась в 1922 году и была на пятнадцать лет моложе своего строптивого мужа. Разница в возрасте, должно быть, только подогрела его алкогольный бред. Его ревность доходила до маразма, до запрета надевать даже летом платья без рукавов, чтобы идти в церковь.

Когда Арнольду исполнилось три года, Густав стал еще более несносным, и на дом Шварценеггеров обрушивались столь мощные волны несчастья, что даже дети интуитивно ощущали их. По ночам маленький Арнольд просыпался от кошмаров. Он горько плакал, испуганный и покинутый всеми. Но никто - ни отец, ни мать - не приходили, чтобы утешить его. Детство наложило на психику Арнольда неизгладимый отпечаток, и, даже став взрослым, он безжалостно и неустанно продолжал добиваться внимания, которого когда-то желал так страстно, но не мог получить.

Со дня рождения Мейнард был признан очаровательным, а Арнольд казался заморышем. Даже Аурелия уделяла больше внимания старшему сыну, придумав ему ласковое прозвище Мейнхардль [3]. Внешне, однако, она относилась к мальчикам одинаково, пряча их локоны и храня первые молочные зубки. В погоне за равенством, она считала необходимым подравнять обоих детей. И если один мальчик рос быстрее, чем другой, она усиленно кормила второго.

Мейнард, тем не менее, был здоровее Арнольда, который часто болел. В те годы в Тале детские недомогания зачастую могли оказаться смертельными - ведь в деревне не было врача; и когда у Арнольда вдруг среди ночи поднималась температура, жизнь его зависела иногда от того, как быстро отец взгромоздит мальчика себе на плечи, чтобы отнести к доктору в Грац.

Когда Арнольду исполнилось шесть лет, Густав взял его с собой в город, чтобы показать бывшего пловца-олимпийца, ставшего голливудским актером, Джонни Вайсмюллера, прибывшего на открытие плавательного бассейна. Что Арнольд подумал тогда о Вайсмюллере - об этом история умалчивает.

К этому времени он, вслед за Мейнардом, пошел в школу Ганса Гросса в Тале. Учеба продолжалась с восьми утра до часу-двух пополудни. Арнольд пробегал до школы за десять минут.

С братом они делили скромную спальню, окна которой выходили к руинам древнего замка. Арнольд в то время был застенчивым маленьким мальчиком с оттопыренными ушами, носившим толстые очки. Рядом с братом, светловолосым очаровашкой, в своих кожаных рейтузах прямо-таки списанным с идеального австрийского ребенка, Арнольд выглядел неудачником, обреченным быть всегда "вечно вторым". Друг его отца, зная об отношении Густава к своему младшему сыну, жалел Арнольда и называл его "золушкой".

При виде отца мальчик буквально цепенел от ужаса, независимо от того, ругал ли его Густав или просто спрашивал о чем-либо. Знакомый Арнольда и его отца вспоминает такую сцену: "Арнольд был несчастным ребенком. Даже в десять лет он страшно боялся отца. Как-то раз ему пришлось прийти за отцом в полицейский участок. И только он успел вымолвить "папа, папочка", как Густав в ответ грубо рявкнул: "Арнольд, что ли? Ну, чего тебе?" Арнольда бросило в дрожь, и от страха перед отцом он намочил в штаны.

Дисциплинированность Густава Шварценеггера вошла в поговорку среди его друзей, соседей и коллег. Как только мальчики начали мыслить самостоятельно, он стал излагать им свое кредо: счастья можно достичь лишь силой и страданием. Невзгоды и боль - это препятствия, которые следует выдержать, превозмочь и победить. Власть и победа - превыше всего.

Всю рабочую неделю Арнольда и Мейнарда поднимали с кроватей в шесть утра. Потом они ходили за молоком и, прежде чем направиться в школу, завершали все дела по дому. Иногда Густав подвергал мальчиков чуть ли не солдатской муштре, требуя, например, чтобы они ели, зажав подмышками по книге, и не могли тем самым класть локти на стол.

Есть, однако, основания полагать, что Арнольд временами восставал и небезуспешно. Например, когда взрослые задавали ему извечный вопрос "Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?", Арнольд громко объявлял: "Я не хочу ничему учиться и не хочу никем быть. Единственное, чего мне хотелось бы, так это ходить по миру с палкой, шляпой и обезьянкой". При этом он, вероятно, очень хорошо сознавал, что Густав, с его амбицией, меньше всего хотел бы услышать такой ответ.

Выходные дни не приносили мальчикам избавления от жестокого прессинга отца. Каждое воскресенье Арнольду и Мейнарду разрешалось выбрать между прогулкой по окрестностям, визитом на ферму и поездкой в Грац на спектакль, выставку или в музей. Если же Густва играл в полицейском оркестре, мальчики должны были обязательно слушать его. Каким бы приятным ни был выход в свет, все его радости меркли перед страхом последующего дня, когда оба мальчика должны были писать ненавистное сочинение, описывающее в мельчайших подробностях прошедшие экскурсии. И через многие годы Арнольд никак не мог избавиться от этого чувства и получить полное удовольствие от прожитого дня. Когда он побеждал в конкурсе культуристов, обычной реакцией было безрадостное: "Подождем до следующего года!"

Густав требовал, чтобы сочинения мальчиков были не меньше десяти страниц. В понедельник утром он проверял каждую страничку одну за другой, исправляя ошибки красным карандашом, пока мальчики с замиранием сердца наблюдали за отцом, зная, что даже одна ошибка в правописании повлечет за собой приказ переписывать это слово пятьдесят раз. Ошибки, какими бы незначительными они ни были, никогда не прощались. Мейнард всегда делал меньше ошибок, чем Арнольд.

Густав поощрял безудержное соперничество между сыновьями. Не лишенный способности быть обаятельным и обходительным, Густав радостно наблюдал, как двое мальчишек лезли из кожи вон в стараниях превзойти друг друга в беге, боксе, лыжный гонках и в учебе, отчаянно нуждаясь в его одобрении. Каждое состязание начиналось с ироничного возгласа Густава: "Ну-ка, посмотрим, кто у нас лучший!" Вне всякого сомнения, - и Арнольд подтверждал это позже, - оба мальчика выбивались из сил, стремясь показать отцу свое превосходство. Арнольд, конечно, должен был сражаться более яростно, чтобы как-то выделиться, поскольку знал, что Мейнард занимал в сердце отца куда большее место, чем он. Его бои были упорнее, его старание победить брата - более отчаянным, его потребность завоевать любовь своего отца - куда сильнее.

Когда какое-либо состязание заканчивалось, Густав награждал победителя. Проигравшему доставалась лишь презрительная усмешка. С инстинктивным стремлением унизить сыновей, которое таилось где-то в самой глубине его души, Густав заставлял потерпевшего поражение брата встать перед победителем и признать его верховенство. Затем спрашивал: "Итак, скажите мне, кто из вас лучший?" Слова эти бередили раны маленького неудачника.

Арнольд не всегда проигрывал. Однако он постоянно должен был ощущать, что отец не старается высказать ему свое одобрение и любовь, в которых он так нуждался. Даже если ему доводилось услышать столь желанные слова: "Да, теперь ты и в самом деле победил своего брата", бой вовсе не кончался. Впереди был следующий, другое состязание, очередная возможность обойти своего брата, завоевать любовь отца и доказать, что он лучший. На протяжении всей юности Арнольда состязания эти продолжались, выковывая в мальчике ту спортивную злость, про которую он потом как-то скажет, что она глубоко въелась в его сердце.

В десятилетнем возрасте наиболее примечательным талантом Арнольда стали успехи в рисовании, но, кроме этого, школа не приносила ему особого удовольствия и не была для него убежищем от всех невзгод его жизни с не знающим никаких компромиссов выпивающим отцом, забитой матерью и куда более любимым, чем он сам, братом. Да, у него были друзья, и он часто ходил с ним на Талерзее кататься на коньках зимой, плавать и грести летом. Он освоил настольный теннис, ходил в походы по лесам, окружавшим Таль, иногда играл в полицейских и разбойников с Фредди Каттнером, который был примерно его возраста. При этом Фредди очень устраивало, что Арнольду было безразлично, кем быть - полицейским или разбойником. Кроме детских игр, в жизни Арнольда, собственно, и не было других радостей, и с его желаниями, как правило, никто не считался. Шварценеггеры, оба правоверные католики, всегда брали мальчиков в церковь по воскресеньям и отмечали религиозные праздники, однако никогда не придавали особого значения дням рождения братьев просто потому, что были не в состоянии позволить себе купить им подарки.

Мясо на столе - обычно венский шницель - появлялось только по воскресеньям. Оставлять пищу недоеденной считалось в доме преступлением, поскольку у Шварценеггеров не было холодильника. Одним из самых ярких моментов юности Арнольда был для него день, когда семья купила, наконец, холодильник. Все суетились вокруг него, охваченные ощущением происшедшего чуда. появление холодильника сразу же напомнило о других материальных благах, которых семья была лишена. Возможно, этот факт впервые пробудил в Арнольде желание зарабатывать деньги и приобретать вещи. Само собой разумеется, у Шварценеггеров не было телевизора. По иронии судьбы, Арнольд, который в более поздние годы успешно завоевывал американскую аудиторию именно благодаря телевидению, вырос без него, имея возможность слушать только радио. Однако Арнольд нашел уникальный выход из положения, благодаря которому обеспечил себя на всю последующую жизнь.

Сегодня бывшим одноклассникам Арнольда по школе Ганса Гросса уже перевалило за сорок и они испытывают благоговейный трепет перед своим знаменитым однокашником. Они охотно рассказывают о нем, но в то же время постоянно боятся выболтать что-нибудь лишнее. Моника Циммерман, тальская дама средних лет, еще и сейчас напоминающая сельскую школьницу с ее постоянными шуточками, вспоминая об Арнольде, отмечает его врожденное чувство юмора, умение развеселить друзей. И сразу же она наталкивается на предупреждающий взгляд дочери бывшего директора школы, которая что-то тоже хочет рассказать об Арнольде. Фрау Циммерманн сразу же прикусывает язык, но несколько поломавшись, с охотой вспоминает, как Арнольд однажды стоял у дверей кондитерской и выпрашивал у прохожего несколько шиллингов на пирожные. Затем, поразившись собственной смелости, с которой она обнародовала столь незначительную мелочь, Моника прикрывает рот руками, как бы заставляя себя замолчать. Хельга Фершинк, другая одноклассница по тальским годам, продолжает: "Арнольд всегда защищал меня как самую маленькую". А Франц Хорманн, также школьный приятель, произносит: "Арнольд был самый, самый, самый". Возможно. Да, уже в ранние школьные дни воспитание Густава наложило свой отпечаток на личность Арнольда и его брата.

В своей работе "Эго и механизмы защиты", в частности, в главе "Отождествление с нападающим", Анна Фрейд пишет о детях, которые боятся родителей и справляются ос своим страхом, ставя себя на их место. Маленький Арнольд пытался преодолеть страх перед отцом, одевая на себя его форму полицейского и представляя себя в этой роли. А когда он подрос, его любовь без взаимности к Густаву уже не ограничивалась примеркой формы, а перешла в подражание всем его действиям. Густав научил его больше ненавидеть и унижать, чем любить. Отец терроризировал его, и теперь вдохновляемый братом Арнольд стал терроризировать других.

Не без влияния Мейнарда, он начал дразнить и мучить своих товарищей точно так же, как Густав мучил его раньше и продолжал издеваться на ним теперь. Однажды сосед Густава увидел, как Мейнард и Арнольд стегали девочек жгучей крапивой. Возмущенный, он пожаловался Густаву, который вызвал Арнольда для объяснения. Тот все отрицал, и Густав, заявив во всеуслышание, что он верит сыну, не стал разбираться дальше. После этого случая люди предпочитали сначала подумать, прежде чем идти жаловаться Густаву на его сыновей. Когда Арнольд покинул школу Ганса Гросса, чтобы поступить к Фребелю в Граце, ее директор герр Станцер сказал своему приятелю, что он молит Бога за избавление от юных Шварценеггеров.

Мейнард был отдан в школу Маршалла, однако вскоре был исключен за нарушение дисциплины и направлен в исправительное заведение. Он стал настоящим хулиганом, а Арнольд, хотя и избежал участи брата, но ничему так и не научился. Сосед, который уже жаловался на Арнольда, вскоре вновь стал свидетелем, как Арнольд, которому не исполнилось еще и пятнадцати, подошел на автобусной остановке к двенадцати - тринадцатилетней девочке, выхватил ее набитый книжками портфель и закинул его в реку.

Временами Густаву было непросто игнорировать проступки своих сыновей. Она был на вершине власти, полубог в маленьком мирке Таля, где, как начальник полиции, воплощал верховную власть. Но Арнольд и Мейнард стали наводить ужас на все местечко. В конечном итоге Густаву пришлось признать справедливость жалоб своих соседей. Один из них рассказывал про случай, свидетелем которого был: "Арнольд и Мейнард учились уже в старших классах, когда это случилось. Молочник ехал по улице, и тут братья перегородили ему дорогу и без всякой видимой причины не давали проехать. Они избили его до крови. Все же молочник ухитрился вырвать портфель у одного из мальчишек. Весь в крови подъехал он к полицейскому участку. Густав, прочитав на портфеле имя сына, не мог опровергнуть показания молочника. Он упросил его не давать делу ход. Однако и на этот раз Арнольда и Мейнарда не наказал".

Так Арнольд обучался тому, что такое власть. Этому уроку он нашел достойное применение в дальнейшей жизни. Да, он боялся отца, но власть отца оберегала его. Мейнард тоже привык использовать служебное положение Густава. Житель Таля, хорошо знавший братьев, вспоминал: "Когда Мейнарду было двенадцать или тринадцать лет, пожилая супружеская пара Шинерль, которым было уже за восемьдесят, встретилась с ним на улице. Мейнард плакал. Он подошел к ним и жалобным голосом сказал: "Моя бабушка умерла, мои мама и папа на похоронах. Я хочу купить венок для бабушки, но здесь не никого из родных, а у меня нет денег. Фрау Шинерль, не могли бы вы одолжить мне пятьсот шиллингов?" Шинерли жили на пенсию. Пятьсот же шиллингов были по тем временам огромные деньги. Рассказ о смерти бабушки был примитивным обманом, но Мейнард оказался хорошим актером. Когда отец узнал об этом, он пальцем о палец не ударил, чтобы наказать сына".

Казалось, Густав вообще не наказывал своих сыновей за проступки. "Именно поэтому Шварценеггеров в Тале ненавидели. Теперь каждый их любит, а сорок лет назад никто не хотел иметь с ними ничего общего", - закончил рассказчик.

Арнольд частенько участвовал с братом в его сомнительных проказах. Но он все равно был лишь вторым и никак не мог добиться похвалы от своего отца. Тогда он стал посещать атлетический клуб в Граце, где играл крайним нападающим в местной футбольной команде. К тринадцати годам Арнольд накопил достаточно спортивной злости, которую так упорно взращивал в нем Густав. Однако игра в команде уже не удовлетворяла Арнольда. Воспитанный эгоистическим отцом, он стремился выделиться только в одиночку. В то же время, если Густав увлекался искусством, то его сын возненавидел классическую музыку, живопись и театр. Несомненно, в не меньшей степени возненавидел он потом и Густава.

В этом возрасте, стремясь избавиться от страха перед Густавом, Арнольд стал погружаться в безудержную фантазию, мечтая о том, как он станет и выше, и сильнее, и мужественнее своего отца. Пример он видел в легендарных сверхлюдях. Сперва это был Зигурд, человек-мускул из комиксов, а затем и другие мифические персонажи, обитавшие будто бы в Черных Лесах Германии.

Вскоре, однако, он убедился, что у героев комиксов существуют реальные прототипы - кинозвезды. Он начал посещать дешевые кинотеатры, например, Гайдорфа в Граце, где билет стоил всего шесть шиллингов, и буквально пожирал глазами фильмы с Джоном Уэйном или Вайсмюллером в роли Тарзана, или со Стивом Ривсом и Рэгом Парком в "Геркулесе". Не считаясь с установившимся мнением, Арнольд отдавал предпочтение Парку, а не более популярному Ривсу, будучи убежденным, что Парк - это сила. Он смотрел "Геркулеса" неоднократно, часами изучая Парка, оценивая его, восхищаясь им и, в конечном итоге, внушив себе, что он, Арнольд Шварценеггер, пока еще бедный тринадцатилетний мальчишка, в конце концов станет похожим на Рэга Парка и даже превзойдет его. Арнольд интуитивно чувствовал, что избавится от страха лишь тогда, когда заберется на самый верх. Он дал себе слово, что никогда не будет похожим на других людей. Ведь он, Арнольд Шварценеггер, рожден, чтобы отличаться от других, быть могущественным, вращаться среди той маленькой части людей, которые повелевают, а не той большей части, которая следует за ними.

Короче, по его собственным словам, он выбрал в те далекие годы некий образ, объединивший в себе Зигурда, Геркулеса и Рэга Парка. Он и сейчас, по всей видимости, убежден, что сам решил свою судьбу. На самом же деле, весь его жизненный путь и даже внутреннее противостояние отцу определялись тем кредо, которое воспитал в нем его родитель: путь силы, состязания и победы превыше всего; он приведет к тем людям, которые стоят много выше других.

Но как бы сильно ни ненавидел Арнольд своего отца, казалось, две мрачные силы будут вечно бороться друг с другом в его душе: желание уйти от отца и подсознательное стремление быть похожим на него. Избранный им путь заставлял Арнольда отождествлять себя с отцом. Пусть он ненавидел Густава, но и убежать от него ему не удавалось.

Долгими вечерами в унылом кинотеатре Граца тринадцатилетний Арнольд, возможно, уверовал, что сумеет избавиться от накинутой отцом на его душу петли, вырвется из-под удушающей власти Густава и, став суперменом, укроется от него навсегда. В кинотеатре Арнольд создавал в себе, и был убежден в этом, сверхчеловека. Этой мечте подростка Арнольд Шварценеггер остался верен на всю свою дальнейшую жизнь.