МЕЖДУНАРОДНЫЙ КЛАСС

МЕЖДУНАРОДНЫЙ КЛАСС

Своего игрока видишь сто раз, помнишь начинающим, помнишь сходящим, помнишь в разных матчах, в тех, где завороженные трибуны только и ждали, когда он прикоснется к мячу, и в тех, где он злил и раздражал. Пока он играет, его то ругают, то хвалят; освистав сегодня, неделю спустя провожают овацией. Зная, хорошо зная, что он незауряден, окончательные высокие слова приберегают до той поры, когда он покинет поле, когда его будет не хватать.

Сложнее с зарубежными «звездами». Они появляются перед нами однажды, на полтора часа, и мы их разглядываем и экзаменуем, желая прежде всего выяснить, соответствуют ли они своей славе. Одним с пол-удара, с полушага удается подтвердить это соответствие. Стотысячная аудитория Лужников мгновенно признавала Пеле, Чарльтона, Беста, Беккенбауэра, Мюллера. Бывает и иначе. В 1959 году после шведского чемпионата мира его лучший бомбардир Жюст Фонтэн приезжал в Москву с «Реймсом». Я тогда писал в «Советском спорте» отчет о встрече «Реймса» с ЦСКА, и мне пришлось чуть ли не извиняться за Фонтэна – настолько заурядным он выглядел. Незамеченным промелькнул у нас бразилец Вава, не оставил яркого впечатления венгр Альберт.

Составив свою сборную зарубежных «звезд», я обнаружил, что всех их видел на чемпионатах мира. Думаю, что это не случайно. Раз в четыре года три недели отводятся и для того, чтобы выявить лучшую команду мира, и для того, чтобы проверить расположение и величину светил. Быть может, и «звезда» Пеле не зажглась бы так пламенно, не покажись он сразу же на шведском чемпионате. На этих турнирах игроки, известные в своих странах, могут получить всеобщую известность, ибо подвизаются они среди многих других «звезд», перед лицом всех авторитетов и перед всемирной ложей прессы. Тут бесполезны пристрастия и преувеличения местного значения, тут полагается выделиться не среди рядовых, а среди отборных игроков. Тут полузабытый, едва не списанный в тираж может, на зависть молодым, тряхнуть стариной, как это было в июне 1970 года в Мексике с Зеелером; тут принимаются «постановления» о том, что Мюллер удивит, только если не забьет гол, что подававший надежды Жаирзиньо вошел в силу, что Альберт способен передриблинговать любого бразильца, что Эйсебио и в одиночку опасен, как целая команда, что Чарльтону нет равных среди диспетчеров, что Круифф вдоль и поперек изучил футбольную игру и вдоль и поперек избороздил все поле. И это неудивительно: на считанные чемпионаты мира попадает игрок (на один, много – на два, чрезвычайно редко – на три), и где же ему еще сверкнуть, как не там!..

А если там сплоховать, того и гляди, поставят под сомнение все прежние заслуги. Так случилось с итальянским форвардом Ривой в Мексике. Этот человек, напоминающий атлета с картины Пикассо «Девочка на шаре», с прямыми плечами, высокий, с резким профилем, рожден прорываться и забивать голы. От Ривы многого ждали, он впервые появился на чемпионате мира, но лишь намекнул, что редкостно одарен. И Нетцер, этот неистовый длинноволосый воитель, имел все основания стать одним из главных действующих лиц среди чемпионов 1974 года, да не стал – не приглянулся, не угодил требовательному тренеру Шёну. А с лавочки запасных свет «звезды» до нас не доходит…

И еще я приметил, рассматривая свой список: все в нем оказались из команд премированных, преуспевших. Это тоже неспроста. «Звезда» заметна и в средней команде. И все-таки рано или поздно, даже помимо желания игрока, заурядность команды наложит на него отпечаток. Чуждая высоких притязаний, она и от него не потребует подвигов. Помню, как полинял Бобров, оказавшись в посредственной футбольной команде ВВС. Он забивал время от времени свои чудо-голы, но они не делали погоды, и полупустой стадион не взрывался. А иной раз, словно чувствуя, что от него ничего не ждут, Бобров расслабленно, нехотя бродил по полю. Потому-то всегда есть резон в переходе талантливого юноши в команду высокого достоинства. Постоянная борьба за главные призы, подстегивающее и обязывающее соседство больших мастеров – это тот небосклон, на котором «звезда» наливается сиянием.

Признанный мастер в мире профессионального футбола имеет рыночную стоимость в долларах с несколькими нулями. Но что в этих суммах? Масштаб сделок между клубными предпринимателями, доходность футбольных представлений и бесправие игрока, которого покупают и продают в другой город, в другую страну. Хотя дельцы и с толком ведут свое дело, зритель, собираясь на стадион, не заглядывает в их прейскурант. Футбольное искусство не знает дутых величин, всемогущая реклама тут бессильна. Можно на какое-то время околпачить публику соблазнительной кинодевой, красавцем суперменом, забористым романом, но внушить ей, что некий форвард «лучший в мире» – занятие бессмысленное: в первом же матче он будет разоблачен. Подделка в футболе невозможна. Хотя разные вкусы существуют, пересекаются, и враждуют, объектом споров будет мастер, кому-то нравящийся больше, кому-то меньше, но обязательно мастер.

Выбирая одиннадцать иностранцев, я понимал, что могу быть оспорен, уличен в недооценке редкостных достоинств не вошедших в мою сборную игроков. Иначе и быть не может. Не желая уклоняться от ответственности, назову тех, виденных мною на поле, от которых пришлось скрепя сердце отказаться: Хамрин, Грен, Фонтэн, Герсон, Амарильдо, Ривелино, Жаирзиньо, Тостао, Вава, Жильмар, Зеелер, Нетцер, Оверат, Бене, Альберт, Болл, Райт, Лято, Дейна, Любаньский, Бест, Ривера, Рива, Факкетти, Пушкаш, Эйсебио, Колуна, Амансио, Джаич, Круифф.

Каждого, о ком мне предстоит рассказать, я видел не один, а несколько раз (не по телевидению, а воочию, на стадионе), иногда с интервалами в несколько лет. Например, Пеле – в семи матчах с 1958 по 1970 год. И, пожалуй, кроме всего прочего, я руководствовался и тем, что мои избранники меня не разочаровывали, любая последующая встреча с ними закрепляла прежнее впечатление и что-то добавляла.

…Гордон Бенкс, вратарь сборной Англии. Мгновение стоит перед глазами, и я знаю, что никогда его не забуду. Словно сам я был фотокамерой, раздался щелчок затвора, и в какой-то клетке мозга засел четкий кадр. Жаирзиньо с линии ворот навесил мяч на ближнюю штангу. Пеле сделал все, что требовалось: угадал место, сильно оттолкнулся, взмыл в воздух и, переломившись едва ли не под прямым углом, лбом сверху с трех шагов послал мяч вниз, в уголок. Бенкс ответил молниеносным прыжком в этот самый уголок и ладонью встретил мяч. Два тела в полете образовали композицию редкостной красоты, они в это мгновение, хоть и были из разных команд, вместе славили футбол. Но игра не терпит нейтральных, отвлеченных композиций, всякий раз кто-то из двух оказывается победителем. Опустившись на землю, Пеле застыл, в изумлении раскинув руки, – он не мог поверить, что мяч не в воротах. А Бенкс уже вскочил и, сжавшись, следил за продолжением борьбы. Все случилось в секунду, по стадион, проявив реакцию и Пеле и Бенкса, успел вскрикнуть в предвкушении неминуемого гола, поперхнуться удивлением и ахнуть от восторга.

Было это на залитом полдневным солнцем стадионе Гвадалахары в дни мексиканского чемпионата мира.

За четыре года до этого я видел Бенкса в трех матчах английского чемпионата. Уже тогда, глядя на его уверенные, хозяйские повадки, можно было поручиться, что этот человек зря гол не пропустит. Он оказывался там, где надо, брал мяч наглухо, мягко, его понимали защитники, а он понимал их. Умудренный, техничный, зоркий – словом, вратарь высокого класса.

Этому несколько общему впечатлению не хватало гвадалахарского мазка. Когда же он был нанесен тем броском под удар Пеле, образ Бенкса ожил, и он сделался для меня вратарем, умеющим не только все то, что полагается уметь, но и способным на невозможное. О многих хороших вратарях отзываются: «Играет прилично, ничего не скажешь, но… не выручает». Это верный отзыв. Игра экстракласса кроме правильности и разумности движений подразумевает и невероятные броски, отнимающие у противника наивернейшие голы, броски, влияющие на счет, позволяющие утверждать, что матч выигран или спасен вратарем.

У нас к вратарям издавна установилось несколько беспечное отношение. Яшина в сборной заменил сначала Кавазашвили, потом Рудаков, Астаповский, и кризиса не возникло. Нам многие могут позавидовать. Мощные команды Бразилии, ФРГ, Венгрии десятилетиями страдают из-за отсутствия вратарей, которые были бы равны по классу остальным игрокам. У англичан такой дефицит в глаза не бросается. Бенкс у них не исключение, как Грошич у венгров или Жильмар у бразильцев. И все же когда в Мексике в матче со сборной ФРГ заболевшего Бенкса заменил опытный и достаточно известный Бонетти и англичане проиграли 2:3, то среди других версий звучала и такая: «Если бы в воротах был Бенкс…» Так говорят не о всех вратарях.

Может ли защитник доставить своей игрой такое же удовольствие, как искусный форвард или хавбек? Проще всего обозвать вопрос досужим, поскольку давно установлено, что игроков, выполняющих на поле разные обязанности, и оценивают по-разному. Если защитник пресек все попытки противника просочиться на охраняемом им участке, он уходит с поля с чистой совестью и вправе рассчитывать на похвалу. Хотя его и поощряют на вылазки в чужой стан, на участие в атакующих комбинациях заодно с форвардами, все это молодечество его не спасет, если он хоть раз оплошает и даст себя провести чужому форварду. Ему еще поставят в вину эти самые вылазки и подключения, обвинят в том, что он «заигрался», клюнул на грубую лесть подмывающего рева трибун. «Побежал вперед? Прекрасно! Но сделай это так, чтобы риск был исключен, чтобы рейд остался безнаказанным, изволь вовремя вернуться на свой пост», – твердят ему в один голос все тренеры. Право на атаку расцветило игру защитников, позволило им пользоваться повышенной симпатией зрителей, не говоря уж о том, что внесло в игру дополнительные тактические штрихи. Тем не менее все свои баллы защитник зарабатывает в единоборстве с форвардами противника. Такова уж суровая правда футбола, положенная в основу со дня его изобретения, уйти от которой никому не дано.

И все-таки был защитник, которым можно было любоваться наравне с самыми изящными форвардами. Бразилец Джалма Сантос. Невысокий, с прямыми плечами, длиннорукий, большеголовый, расслабленный, как марионетка, он озадачивал и заставлял притормаживать нападающих этой своей расслабленностью, делавшей его способным на непредусмотренный эксцентричный выпад в любую сторону, на любое расстояние. Куда ни пойди, куда ни кинь мяч, он выбросит ногу, достанет, преградит путь. Когда он оставался наедине с нападающим и включался в игру обманных движений, то, вопреки обыкновению, не нападающий раскидывал петли загадок, а Сантос захватывал инициативу в этом «допросе», своими коленцами с вывертами, пляской своей завораживал противника, и тот, не сумев разобраться в причудливых движениях, не замечал, как оставался без мяча. Сантос не воевал, не боролся с форвардами – он обыгрывал их теми самыми приемами, которыми они обязаны были обыгрывать его.

Мне повезло. В Рио-де-Жанейро я видел тренировочную игру двух составов сборной Бразилии. Джалма Сантос был в ней форвардом. И каким! Мало того, что он вколотил мяч в ворота Жильмара – он держал в трепете оборону «синих» и с нескрываемым наслаждением, с озорством отводил душу в танце финтов. Перемена роли не составила ему труда, он был тот же, что и на своем постоянном месте. Он умел больше, чем полагается надежному защитнику, и сравнительную простоту своей задачи (отбить, выбить, помешать) не отождествлял с простотой приемов, а, наоборот, пользовался ими щедро, заставляя противников опасаться быть обманутыми. А для форварда, гордого своей пробивной силой, ловкостью, дриблингом, хитростью, такое опасение непривычно: оно бьет по самолюбию. Пусть уж лучше защитник его собьет, зацепит, с перепугу отправит мяч из-под ноги на трибуны, на угловой – в этих случаях форвард знает, что он задал жару, добился по меньшей мере морального перевеса, и зрители это видят, и они на его стороне. Сантос словно бы и не знал спасительных неказистых приемов, он играл чисто, отвечая финтом на финт, и не известно было, как его застать врасплох. И мяч отбирал решительно и мягко, уводя его в точно угаданное мгновение, едва форвард собьется с ритма своего продвижения. И наперегонки с ним было трудно: шаг длинный, но и осторожный, чуткий, прямо-таки «думающий» шаг. Спринт ведь в футболе где-то обязательно обрывается, за ним следует то ли передача, то ли удар, то ли остановка и изменение направления. Это и знал Сантос и, преследуя форварда, ловил мгновение, когда тот затеет что-то другое, чтобы тотчас вмешаться и сорвать маневр. Форварды поневоле готовились не «преодолевать оборону», а играть против Сантоса. И для каждого из них это был поединок особого рода, как для защитника, скажем, сыграть против Пеле, Мюллера или Круиффа. Михаил Месхи с гордостью рассказывал мне о том, как ему удавалось провести Сантоса.

Мы жалеем, что больше не увидим на поле того или иного вратаря, форварда, полузащитника. О защитниках как-то не принято грустить, они в меньшей мере задевают наши чувства, их мы оцениваем скорее разумом… Когда же я вспоминаю о Сантосе, мне всегда горько, что ушел защитник, игравший с форвардами на равных, как форвард.

…Образцом защитника, каким мы его обычно себе представляем, мне видится Карл Хейнц Шнеллингер. Он много лет выступал в итальянском «Милане», но на четырех чемпионатах мира – за сборную ФРГ. Я видел его в Швеции, Англии, Мексике, видел и крайним и центральным защитником. Он – солдат обороны. Родился солдатом, сделал это своей профессией, стал наемным солдатом и изредка, для души, ходил в походы вместе со своими соотечественниками. И в 1958 году, на шведском чемпионате, молоденький, он был основателен и прочен, только худее, тоньше, чем потом, когда стал матерым. Шнеллингер – это мускулы и крепкие кости, и когда отзывались о нем «сильно играет», то сила тут фигурировала и в прямом смысле слова. Он и бегал, как сильные люди – тяжеловато, оставляя следы на газоне, и решения принимал твердые и шел напролом, до конца, чуждый колебаниям.

Последняя минута полуфинального матча мексиканского чемпионата Италия – ФРГ. Итальянцы вели 1: 0. И тут Шнеллингер сорвался со своего места в обороне и двинулся вперед, вслед за атакой своей команды, которая была последней. Он бежал напрямик к воротам итальянцев. Партнеры его заметили, откинули ему мяч, и он, так же прямо, как бежал, ударил, и мяч по прямой вошел в нижний угол. Все было на одной линии – и его рывок и полет мяча. От ворот до ворот. Тут выразились не ловкость, не интуиция, а сила и уверенность. Он знал, что это последний шанс, и пошел ему навстречу по кратчайшему направлению, пошел сквитывать счет. Такие удачи не часты, но в этой Шнеллингер выразил себя полностью.

У него все было как полагается: и рост, и вес, и даже светлая шевелюра, делавшая его заметным на поле и без наспинного номера. Одно то, что Шнеллингер играл на четырех чемпионатах мира, что его в любой момент включали в сборную ФРГ, не опасаясь, что он может не сыграться с партнерами (а их сменилось много), является свидетельством его высокой профессиональности. Мне никогда не казалось, что он главная фигура обороны, что он вдохновляет ее. Его игра холодновата, он строго выполнял данное ему поручение. Но можно было не сомневаться, что все будет сделано лучшим образом.

…Роберт Мур, центральный защитник сборной Англии, как и Шнеллингер, из той – же породы людей сильных, людей дела. Но он не рядовой, не солдат; он офицер, его пост – командный пункт английской обороны.

Что значит быть «офицером», лидером, вожаком? Все десять играющих в поле – в одинаковой форме, и знак различия – капитанская повязка – на левом рукаве у одного из них. Капитана выбирают, и подразумевается, что оп, облеченный доверием товарищей, и есть лидер. Хорошо, когда так. Мы знавали немало капитанов: Нетто, Шестернева, Иванова, Гогоберидзе, Турянчика, Хусаинова, Колотова. Если капитан один и тот же несколько лет, это признак доброго здоровья команды, значит, линии отношений так же выверены, как и линии передач мяча. И всегда подозрительно, если капитаны меняются несколько раз в году.

Так кто же эти лидеры? И только ли капитаны ими бывают?

Не трудно вспомнить многих превосходных игроков, которые не были капитанами. Среди этих «некапитанов» тем не менее есть люди, которые, несомненно, являлись лидерами. Я не знаю, как бы проявила себя команда, где все – лидеры. Но если они есть и в защите, и в средней линии, и в нападении, такая команда обязательно «с характером». Лидер – не просто хороший игрок. Он по складу своему человек, которому до всего есть дело, больше всех надо, игрой своей направляющий и увлекающий партнеров. Для него это не обязанность, не задание – так он выражает себя.

Центральный защитник сборной Англии Мур – ее капитан. В 1966 году он принял в свои руки «Золотую богиню». Но разве в этой команде не мог быть капитаном хавбек Роберт Чарльтон? Ни у кого, кто видел эту команду на «Уэмбли», сомнений быть не могло: да, Чарльтон тоже капитан. Повязку не поделишь, да и в ней ли дело… Чарльтон наравне с Муром был лидером, вожаком, и от этого сдвоенного руководства команда становилась сильнее духом.

Мур, высокий, представительный, будучи по роду занятий передним центральным защитником, старался принять на свой щит все наиболее опасные стрелы атак, читал и предугадывал намерения противника, чтобы оказаться там, где его кораблю грозит пробоина, и отвести беду. Его зрячая, хладнокровная игра по всему фронту обороны одновременно с присмотром за центрфорвардом противника, его безупречные прыжки на верховые навесы, в чем он артист, – все это уже делало его лидером обороны. Но и сил, и понимания игры, и уверенности, что мяч ему послушен, у Мура было больше, чем полагается непробиваемому защитнику. Отвоевав мяч, он то и дело выходил в среднюю линию и, как равный с хавбеками, затевал ответные действия. Пас от Мура был для форвардов как поручение, как знак доверия.

Мур в сборной Англии – живое воплощение ее характера. Невозмутимость, уравновешенность, убежденность, что играть полагается только так и не иначе, что футбол мужское дело и придуман он не кем-нибудь, а англичанами, – все это было у Мура, и потому, наверно, он так естественно выглядел и капитаном и лидером своей команды. В сборной Англии, разумеется, все англичане. Мур – англичанин чуть больше, чем остальные. Он – классик, классический английский центрхав. В его игре типическое преобладает над индивидуальным. Он, как выражаются литературоведы, собирательный образ.

…После нескольких лет удачных «попаданий» в 1976 году лучший футболист Европы мною не был угадан. Первым и вторым я назвал Ренсенбринка и Виктора, ставших в итоге вторым и третьим; иными словами, призеров определил, а с победителем промахнулся. Произошло это при следующих любопытных обстоятельствах. Когда мы в редакции перебирали возможных кандидатов, один из сотрудников назвал Беккенбауэра, на что я ответам, что «этого человека можно в любом сезоне признавать первым; нужно поискать такого, кто именно в этом году блеснул».

Так что, как видите, просчет произошел вовсе не из-за недооценки достоинств этого футболиста.

Беккенбауэра я увидел впервые в дни чемпионата мира 1966 года на стадионе Бирмингема в матче Испания – ФРГ. Его нельзя было не заметить: он выделялся статью – высокий, хорошо сложенный, гибкий, черноволосый и игрой – свободной и разумной. Сомнений быть не могло: законченный мастер. Но более всего меня поразило, когда, уже после матча, я, заглянув в программку, увидел, что ему 20 лет. Я даже усомнился: не опечатка ли? Его рассудительность, осмотрительность, беспроигрышность были не по возрасту. Он оказывался прав в каждом своем перемещении, в каждой передаче. Это, наверное, странно прозвучит, но его врожденным качеством была искушенность. Он начал так, как многие другие мастера заканчивают, остепенившись, все проверив и испытав.

В матче с нашей командой он забил Яшину коварнейший гол издалека, поймав момент, когда вратарь был закрыт игроками и не мог увидеть его удара по мячу.

Удивительным был его поединок в финале с Чарльто-ном, оставшийся у меня в памяти как образец противоборства двух уважающих себя и друг друга мастеров. Легко было предположить, что молодой Беккенбауэр приклеится к признанному диспетчеру английской сборной, дабы помешать ему исполнить коронную роль. Беккенбауэр принял более смелое решение. Зорко следя за Чарльтоном, он сближался с ним только в борьбе за мяч и старался как можно активнее проявить себя в коллективных маневрах своей команды, чтобы Чарльтон чувствовал себя неспокойно и был вынужден его преследовать. Они играли оба, никто не был «разменен», принесен в жертву, публике было на что посмотреть. В результате Чарльтон был стеснен, не имел той свободы, которой обычно пользовался.

Из Лондона я продиктовал в «Советский спорт» фразу: «у этого двадцатилетнего игрока все данные для того, чтобы попасть в „звезды“» … Но Беккенбауэр уже тогда был «звездой» – я это понимал, и только его возраст заставлял осторожничать, говорить о нем в будущем времени.

А другая фраза из того же давнего репортажа не требует поправок: «Беккенбауэра легко отличить по мягким, непринужденным, развинченным движениям. Особенно он бросается в глаза на фоне своих несколько грузноватых, кажущихся недостаточно ловкими партнеров».

Это впечатление подтверждалось и укреплялось, когда я его потом видел и в Мексике, и в ФРГ в дни чемпионатов мира, и в Лужниках, и в Киеве, когда он был в составе «Баварии», и по телевидению, особенно в знаменитой встрече чемпионата Европы Англия – ФРГ на «Уэмбли». Пусть это чистейшая фантазия, но мне нелегко представить больших западногерманских мастеров, таких как Зеелер, Мюллер, Нетцер, Хелд, Хёнес, в составе бразильской сборной. Даже если кто-то и вошел бы в нее, он все равно отличался бы движениями, бегом, приемами работы с мячом, ударами и вызывал бы желание спросить: «А этот откуда взялся?» Беккенбауэр среди бразильцев был бы неразличим. Та же легкость, та же манера без видимых усилий распоряжаться покорным мячом. Когда на мюнхенском стадионе я впервые увидел, как Беккенбауэр в своей штрафной посылает мяч партнеру над головой чужого форварда, словно того и нет, то посчитал это опасной и прекрасной вольностью. А потом эти гаубичные невиданные пасы стали повторяться, и пришлось их перевести из разряда трюков в разряд «сыграно Беккенбауэром». По мячу он словно бы и не бьет, он его швыряет, как баскетболист – мягко и точно. Потому-то он так контрастно заметен в своей команде.

В отличие от Мура он никакой не классик. Его стихия – свободная игра по ситуации… Отработав свое в защите, удостоверившись, что атака отбита, Беккенбауэр без оглядки, зная, что его место кто-то займет, отправляется вперед, и не просто поддержать атакующих, а атаковать до конца. От ворот до ворот, из зоны центрального защитника в зону центрального нападающего. И там и тут он одинаков: каждое единоборство, каждая передача, каждый выход на свободное место – все верно и вовремя. Я не видел другого центрального защитника, который бы с таким знанием дела и так подолгу угрожал воротам противника. Разумеется, право на свободную охоту гарантируют ему сильные партнеры, которые все вместе привыкли дорожить мячом и попусту его не терять. Но даже и в благоприятных условиях непринужденно крейсировать в чужих водах дано не каждому. В жесткую, вычерченную, силовую, темповую игру сборной ФРГ вольные экзерсисы Беккенбауэра добавляют то, что принято называть импровизацией, или, другими словами, вечную загадку и вечную прелесть футбола.

И, может быть, его наибольшая заслуга перед футболом состоит в том, что многие команды захотели иметь и заводили «своего Беккенбауэра», игрока, исполняющего ту же тактическую роль.

…Далее мне предстоит рассказать о трех людях, совсем разных: французе, бразильце и англичанине – миниатюрном, легком Копа, горделивом, мудром, с осанкой наследного принца Диди, непроницаемом, скромном, безотказном Чарльтоне.

Диспетчер, как известно, человек руководящий движением поездов. Так же нарекли и людей, руководящих движением футбольной игры. Руководство, приказ, поддержка, дружеское расположение, единомыслие и единодушие – все это реализуется передачами мяча внутри команды. Передача, которую принято считать всего лишь одним из технических и тактических приемов, таит в себе всю смысловую сторону футбола как дела артельного. Многими похвальными достоинствами может быть наделен футболист: быстрым бегом, неутомимостью, настырностью, смелостью, цепкостью в отборе мяча, но умными считаются те игроки, о ком говорят, что они «с пасом». Пас позволяет быть понятым и понимать других. И когда десять человек связаны пасовкой, им меньше остается до того, чтобы завоевать репутацию команды высокого класса, чем тем десяти людям, пусть и умеющим многое другое, но не способным как следует объясниться друг с другом. Без паса, постоянного и верного, удобного для приема, игра превращается в хаотичную беготню, и зритель в этом случае чувствует себя оскорбленным, потому что привык считать футбол игрой умной.

Командам, в составе которых я видел Копа, Диди и Чарльтона, была органически чужда фальшь в передачах, там каждый игрок умел отдать и принять мяч. Но и в тех техничных командах эти трое были признанными руководителями движения игры. От Копа ждали мяча Фонтэн и Пьянтони, от Диди – Пеле и Гарринча, от Чарльтона – Болл и Херст. Позиция определяет обязанности, но позиция поручается тому, кто ей соответствует, кто ее достоин, Борис Андреевич Аркадьев, в рассуждениях о футболе не проронивший ни единого слова всуе, уверял меня, что диспетчерами становятся форварды, когда исчерпают свои пробивные, ударные возможности, и желание безопасности и спокойной жизни потянет их назад, подальше от ворот противника, где толкают и бьют, где много риска. Те же, кто «лезет», реже и дороже. Я доверяю этому его наблюдению. Мне только показалось, что его интонация осуждения «уходящих назад» подсказана горечью и суровостью тренерской практики, приучающей все измерять голами.

Десять лет футбольной карьеры как целая жизнь. Было бы странно, чтобы за это время игрок не менялся, не открывал в себе иных склонностей, не доводил до совершенства то, что в нем лишь проглядывало и угадывалось, когда он начинал, толком себя не зная и радуясь уже тому, что он в основном составе. Если взять близкие нам примеры, то у меня язык не повернется объявить капитуляцией отход назад Г. Федотова, Ю. Кузнецова, С. Сальникова, Э. Стрельцова. Еще вопрос, не были ли последние годы карьеры их лучшими годами… Как и во всем, есть исключения и тут. И. Нетто, скажем, как пришел диспетчером, так и ушел им же. Что это доказывает? У юноши могут быть врожденные данные руководить движением игры, но в полной мере их реализовать не каждому удается сразу.

Моим героям, которых я видел в разгаре их диспетчерской службы, было: Копа – 27, Диди – 30, Чарльтону – 28. Возраст применительно к футболу солидный. Но именно в этом возрасте все они получили мировое признание. Как руководители игры. И в этом нельзя не увидеть жизненной логики.

В футболе постоянно ищут новое либо подводят словесную теоретическую базу под то, что давно существует. Когда прогремели имена диспетчеров (кроме названных мною еще и Суареса, Корсо, а у нас Бибы), родилась версия, что одного такого игрока мало, что диспетчерами должны быть все игроки середины поля, трое, а то и четверо. Это верно как идеал, как принцип, как лозунг. Но сей принцип не дискредитировал фигуру диспетчера. Любопытно, что в сборной ФРГ, завоевавшей титул чемпиона Европы 1972 года, все три полузащитника, Виммер, Хейнкес и Нетцер, согласно этому принципу, участвовали в конструировании атак, однако когда вперед выходил центральный защитник Беккенбауэр, тут-то и возникало ощущение – вот он, диспетчер милостью божьей! И все потому, что его мягкие и разумные передвижения и передачи наивернейшим образом руководили движением игры.

Не могу судить, нужен ли талант диспетчеру на железной дороге, но футбольного диспетчера как раз талант и создает. Точно пасовать в ноги ближнему партнеру умеет каждый мастер. Дать длинный пас вперед на открытое место, назначив и угадав участок прорыва, – таким даром наделены немногие. Диспетчер читает, предугадывает и направляет игру, от него зависит ее темп. Мне трудно представить сборные Франции и Бразилии 1958 года без Копа и Диди так же, как и сборную Англии 1966 года без Чарльтона. Без них они были бы какими-то другими, может быть, и сильными, но попроще…

…Раймон Копа, бойцовый петушок, гордость французского футбола. Осенью 1955 года на «Динамо» в матче сборных СССР и Франции я видел его в роли центрального нападающего с Пьянтони, левым инсайдом, но еще без Фонтэна. Видел три года спустя на шведском чемпионате в матчах со сборными Бразилии и ФРГ, с Пьянтони и Фонтэном, во главе команды, оставшейся в памяти и с той поры французами не повторенной. На шведских стадионах Копа играл сзади Фонтана, счастливый, что ему есть кому посвятить свой комбинационный дар. Он заряжал Фонтэна, а тот стрелял взрывными рывками и ударами по воротам. Я зачислил Копа в среднюю линию, будучи уверенным, что сейчас, когда остановились на трех-двух форвардах, он стал бы полузащитником. Он был им по складу своего дарования.

Копа делал с мячом все что заблагорассудится. Даже играя центрфорвардом, он уходил подальше от ворот противника, чтобы на свободе получить ненаглядный мяч и уже оттуда пуститься с ним в извилистый путь, обманывая и обводя встречных и поперечных. С такими искусниками защитники не знают что делать. Не знали раньше, не знают и теперь. Пойдешь на него – останешься обведенным и в этот момент кто-то из его партнеров окажется без сторожа. Хорошо, если этот дриблер, упоенный успехом, упрямо и слепо идет дальше: тогда он рано или поздно о кого-нибудь споткнется. Ну а если ему в радость сразу же отослать мяч туда, где мелькнул просвет в рядах защищающихся, если ритм игры звучит в нем как метроном, повелевает им и он все делает в этом беспроигрышном ритме, то, сколько ни старайся, как его ни сторожи, он найдет тонкое место и прорвет оборону – финтом ли, пасом, «стенкой» или неожиданным ударом. Таким человеком, радостно послушным единственно верному ритму игры, и был Копа, быть может самый музыкальный из футболистов.

…Диди я видел в четырех матчах чемпионата мира 1958 года. Тогда его объявили идеалом диспетчерской службы. Прошло несколько лет, и теоретики стали выражаться так: «Эволюция футбола потребовала, чтобы на смену малоподвижным диспетчерам типа Диди явился диспетчер быстрый, подвижный, играющий по всему полю от ворот до ворот наподобие Чарльтона». В биографии Диди был странный, загадочный эпизод. Его, тридцатилетнего, всемирно известного, пригласил находившийся тогда в расцвете мадридский «Реал». Там Диди оказался на лавочке, за линиями поля, и вскоре был вынужден вернуться на родину. А вскоре, в 1962 году, он – один из героев чилийского чемпионата, уже двукратный чемпион мира. Мне трудно судить об этой истории. Помню, в прессе мелькнуло, что в основе непризнания Диди в «Реале» лежала ревность Ди Стефано, главной фигуры этого клуба. Все может быть в непростой футбольной жизни.

Мне же представляется, что Диди необходима была бразильская игра, как рыбе вода. Бразильцы сочли приемлемым для себя и атлетизм, и скорость, и жесткость в отборе мяча – все то, что некогда считалось признаками европейской школы. Но при этом они ни на йоту не поступились своим артистизмом в обращении с мячом, что продолжает их выделять среди всех остальных команд. Мало того, этот артистизм позволяет им вести игру раскованно, они не запрограммированы на все полтора часа. Они безбоязненно позволяют себе менять быстрый темп на медленный, могут середину поля проходить то одним рывком, а то и десятком неторопливых передач, могут позволить противнику поиграть, а потом нанести разящий ответный удар. Эту бразильскую аритмию, естественно, подметили и стали считать признаком хорошего тона. Но мне не кажется, что бразильские тренеры ее изобрели. Она естественна для команды, где каждый футболист любит мяч и знает все тонкости и уловки обращения с ним. Будучи в Бразилии и повидав кроме сборной команды клубные, юношеские и «дикие» пляжные, я смог убедиться, что так там играют все.

Диди как раз и был мастером, выращенным на такой игре, он в законченном виде ее и выразил. Чарльтон, который будто бы вытеснил Диди, играл в английской команде, играл в английский футбол, и было бы странно ему играть, как Диди.

В мае 1971 года Чарльтон представился нам в Лужниках в команде «звезд» на прощальном матче Яшина. «Звезды» играли без репетиций, не были как следует организованы и потому не могли поддерживать ровного темпа. Это была непринужденная игра, где каждый смотрелся отдельно. Тогда Чарльтон восхитил зрителей своими длинными безошибочными пасами, которые главным образом и позволили «звездам» выглядеть командой. Так вот, в той игре Чарльтон напомнил мне Диди. То, что Чарльтону удалось в благодушных обстоятельствах юбилейного праздничного матча, Диди делал в накаленной обстановке чемпионата мира.

У Диди красивое, без улыбки лицо. Его портрет на редкость точно совпадает с манерой его игры, и мне достаточно на него взглянуть, чтобы вспомнить, как играл этот человек, хотя с тех пор прошло много лет. Бразильцы искали Диди, чтобы отдать ему мяч. В этом прорывалась прямотаки детская доверчивость: пусть Он решает, что делать. дальше, ему виднее. И Диди как старший принимал на себя ответственность и великодушно управлял своими талантливыми молодыми и резвыми товарищами, посылая их в прорывы там, где, как он предугадывал, это было возможно.

Передача – это диалог, стремительный, двигающий вперед действие. В ней обязательно участие двоих – дающего и принимающего. Диди был обеспечен вниманием, к нему «прислушивались». Когда мяч был у него, нападающие приходили в движение, и тут он решал, к кому обратиться. Ему беспрекословно верили. Я не помню ни единого жеста неудовольствия по поводу того, почему он отдал мяч не тому игроку, а другому. Более всего удивляли резаные, обводящие пасы Диди, когда мяч летел по кривой, обманывая пытавшегося его перехватить, и приходил по адресу. Диди не запомнился бегущим; мне даже кажется, что это ему не пошло бы – он был выше суеты. Но этот человек настолько ловко и быстро управлялся с мячом, что игра вокруг него не только не знала заминок, но и получала дополнительное ускорение. Если же Диди медлил, то неспроста – он давал знак к перемене ритма, к перестановке сил. Он, как никто, чувствовал бразильскую игру, которой чуждо однообразие.

«Ушедшим в прошлое» объявили Диди европейские эксперты после чемпионата 1966 года, когда бразильцы оказались поверженными, а под победу англичан экстренно подводили теоретическую платформу. Но когда я наблюдал за сборной Бразилии в 1970 году, в Мексике, я нисколько не сомневался, что и эта прекрасная команда отдала бы Диди его место, ибо она играла в его стиле, по его рисунку.

Наверное, и в футболе несерьезно «сбрасывать с корабля современности» великих мастеров. Они потому и великие, что знали и умели то, на чем стоит игра от века, независимо от изменений, происходящих с течением времени.

…Самый простой из всех «звезд» – Чарльтон. Самый обыкновенный. В глаза не бросается, наружность вполне заурядная. Среднего роста, среднего сложения, рано облысевший, лицо малоподвижное, не отмоченное каким-либо своеобразием. Скромный, незаметный человек, из клерков, которые тысячами ходят по Лондону в котелках, с зонтами-тросточками. Лишь приглядевшись, чувствуешь, что держит он себя с достоинством. Впрочем, быть может, это ощущение появляется потому, что приглядываешься ты к Чарльтону и не можешь допустить, чтобы в нем не было ничего, что объясняло бы его игру.

Но игра-то его проста. Если представить, что он точно так же много бегает, пасует, обводит, бьет по воротам, но при этом частенько ошибается, то мы вынуждены будем признать, что таких игроков на белом свете немало. А Чарльтон оставил о себе память как об игроке не ошибавшемся, благодаря чему и живет его имя. Играя по всему полю (казалось даже, что оно ему коротковато), он не ошибался в выборе позиции в обороне и в отборе мяча; делая рывок, не ошибался в том, что на облюбованном участке встретит мяч; не ошибался, руководя партнерами своим сильным смелым пасом; не ошибался и когда выскакивал па ворота и бил просто, прямо и метко. Никаких необычайных, немыслимых, неповторимых движений. Естественную, логичную игру он довел до совершенства, и в его исполнении она приобрела черты искусства. Если лицезрение иных «звезд» заставляет нас вздыхать: «Уму непостижимо, таким надо родиться!» – то в Чарльтоне нет ничего обескураживающего. В этом он сродни Пеле.

Если мальчику твердить: «Играй, как Мюллер (или Эйсебио, или Гарринча, или Бест)», то это дурость и обман. У тех игра предопределена телесными особенностями, нестандартным сложением. Наказ «играй, как Чарльтон» допустим и полезен. В выносливости и быстроте Чарльтона, в отточенности его пасов и ударов, в его ориентировке, когда он среди толпы игроков не блуждает и не спотыкается, а словно разгуливает по подметенным дорожкам своего сада, – во всем этом прежде всего угадывается, что он честно служит футболу, проник в его суть и научился лучшим образом делать то, что могут и другие на его месте, если поставят себе такую же цель. Он не кажется «родившимся Чарльтоном», он кажется «сделавшим себя Чарль-тоном».

Кому-то может померещиться, что автор несправедлив к Чарльтону. Я говорю лишь о своем впечатлении и охотно поверю доводам знатоков, которые укажут, что у Чарльтона были с детства какие-то исключительные задатки, чтобы стать идеальным диспетчером, атакующим, стреляющим и как орехи щелкающим любую тактическую задачу. С трибун «Уэмбли», Гвадалахары и Лужников я их не заметил. Да и не вдруг взошла его звезда. Фамилию Чарльтона можно встретить в списке англичан, приезжавших на чемпионат мира в 1958 году. Однако там на поле он не выходил. А было ему тогда 20 лет. В этом возрасте Пеле и Беккенбауэр уже были знаменитостями.

Все же я дорожу своим впечатлением. Слишком уж много промелькнуло перед глазами игроков, пусть и наделенных талантом, но мало, почти ничего не сделавших для футбола, оставивших нам на память о себе одни сожаления и обманутые надежды… Талант ничего не гарантирует, требуется совпадение таланта и характера. Наблюдая за Чарльтоном, я всегда видел в нем личность. Прежде всего личность. Человека, который не способен был подвести ни команду, ни футбол, ни нас, зрителей. Верность каждого его шага и движения на поле воспринималась как верность игре. Право же, такие цельные люди встречаются реже, чем способные дриблеры и бомбардиры.

…Если Чарльтон самый простой из «звезд», то бразилец Гарринча самый необычайный. Защитники, играющие против него, как один восклицали: «Ничего не могу понять!» Привыкнув отгадывать следующее движение форварда, следя за его ногами, с Гарринчей они действовали невпопад, потому что не могли найти связь между тем, что он делал в это мгновение и в следующее. Низенький, сутулый, широкогрудый, с простодушным малоподвижным лицом, на котором трудно было что-то прочесть, он довел до полного правдоподобия свой коронный финт, и хотя все знали его механику, все же клевали на него, как пескари. Гарринча делал падающее движение влево, которое по всем разумным правилам можно было только продолжить в ту же сторону, – защитник перекрывал это направление, а Гарринча непостижимым рывком перебрасывал тело вправо и мчался с места в карьер дальше. Этот финт и мгновенно набранная скорость позволяли ему прокатываться вдоль продольной линии поля, по сути дела, беспрепятственно. Вечная угроза прорыва на правом фланге заставляла оттягиваться в ту сторону центральных защитников, и партнеры Гарринчи получали вольготную жизнь.

Неправильная, не как у всех, конфигурация ног (странно, в одну сторону, изогнутых в коленях) зачаровывала защитников, отнимала у них все привычные навыки, а нужное решение не приходило. Это было даже смешно, когда защитник кидался влево, а Гарринча вправо, словно их игра в том и состояла, чтобы быстрее разбежаться по сторонам. Но мяч оставался у Гарринчи, а защитник превращался в мотоциклиста из почетного эскорта. Догнать себя бразилец не позволял, он был не из тех, кого удавшийся фокус поощрял на повторение.

Лучшего крайнего форварда трудно вообразить. С виду простейшая фигура – прямой угол: пробежка до линии ворот, и мяч, посланный вдоль нее. Но когда эти перпендикулярные линии вычерчивались Гарринчей, то воспринимались они как линии, по которым можно предсказать победу – настолько резко они были проведены и никакими другими не пересекались.

Следом за медлительным диспетчером Диди вместе с остальными крайними форвардами, придерживавшимися того же рисунка, был поставлен под сомнение и Гарринча. Во всяком случае, многими европейцами. Бразильцы же от него не отказались. Они на его место поставили молодого Жаирзиньо, терпеливо ждали, когда тот возмужает, и дождались. На мексиканском чемпионате мира он стал одним из героев. Он нисколько не похож на Гарринчу – стройный, атлетически развитый. Да и рисунок игры он себе выбрал более вольный. Стали говорить: «Вот это современный край!» А он просто другой человек, и удобна ему другая манера игры. Как Гарринча, он сыграть не сумел бы, да и Гарринча Жаирзиньо не указ. Но и при том и при другом правое крыло бразильской атаки нависало над противником как неотступная угроза.

Нередко путают тактические нововведения с теми оттенками, которые вносят в исполнение одних и тех же ролей разные мастера. Жаирзиньо явился новым словом не в сравнении с Гарринчей, а сам по себе, как оригинальный крайний форвард. Но если бы сейчас снова появился юный Гарринча, никто бы не осмелился назвать его старомодным, все бы приветствовали его и, наверное, в его появлении сумели бы различить черточку прогресса атаки.

Я не ставлю под сомнение то новое, что появляется в футболе. Просто я убежден, что совершенное мастерство всегда современно.

…Герхард Мюллер смело может быть назван феноменом. Вот уж поистине форвард, много лет не уходивший с поля без гола! Он приезжал на прощальный матч Яшина, и с этим визитом связана забавная история. Здороваясь с Яшиным, Мюллер то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «У меня завтра будет единственный шанс забить вам гол». После этого разговора Яшин обратился к Хурцилаве: «Муртаз, прошу тебя, покарауль как следует Мюллера. Не нужен мне его гол». И самолюбивый Хурцилава, обожающий противостоять «звездам», на протяжении всего матча не отходил от Мюллера и не позволил ему забить ни в первом тайме Яшину, ни во втором Пильгую. Рассказал мне об этом сам Хурцилава.

Правда, затем наша сборная натерпелась от Мюллера, забившего в трех матчах в ее ворота шесть голов, что, помоему, не удавалось ни одному другому форварду. Даже Пеле, игравший против наших трижды, забил лишь три. Впрочем, кому только Мюллер не забивал! Голов на его счету больше, чем проведенных матчей за сборную своей страны. 68 и 62 – показатель сказочный, тем более что ведь все прекрасно знали, что именно Мюллер собирается им забить, и готовились его «прикрыть».

Я видел Мюллера в составе его сборной в девяти матчах, в том числе с тремя экс-чемпионами мира: командами Италии, Уругвая и Англии. Видел, как он забил в этих девяти матчах одиннадцать голов, но чего я не видел, так это подкошенного, растянувшегося Мюллера. Если быть совсем точным, так, может быть, три-четыре раза его сталкивали с ног. Но все равно его устойчивость поразительна. Его блокируют и берут на бедро, вокруг него, как сабли, мелькают ноги, а он стоит, как неваляшка, и скорее упадет пытающийся его задержать защитник. Этим он обязан в первую очередь природе, наградившей его торсом штангиста и мощнейшими короткими ногами. Явная диспропорция телосложения (у него и руки коротковаты) сослужила ему как форварду добрую службу. Он всегда в самом пекле, всегда в толпе, в окружении, он безбоязнен, как должное принимает на свои плечи, на свои ноги всю силу и злость защиты противника и терпеливо ждет своего мгновения. Он мастер наказывать за ошибки защитников и вратарей, мастер короткого обманного рывка и быстрого изменения своего маршрута. Он не старается обстреливать ворота издали, его не соблазняет пушечный удар, он не гонится за красотой положений, он знает: вполне достаточно, чтобы мяч пересек линию между штангами. Это он и заставляет его делать.

Никакие эффектные приемы Мюллеру не свойственны, он не стремится срывать аплодисменты. Но он забивает голы, вызывающие овации, распределяющие главные призы.