2

2

Зависимость лошадь-тренер-жокей гораздо более тонкая и сложная, чем многим кажется. «Первые два километра буду ехать на Игроке без хлыста», — решил Саня.

Вообще-то, если лошадь не видит хлыста, она тебя не чувствует совсем, будто на ней и не сидит никто. Саня вспоминал одну свою близорукую двухлетку. Никак дело не шло — робеет всю дорогу, из конюшни боится на свет выходить, увидит на черном фоне бумажку или опилки, старается обежать, заметит черт-те где на веревке белье — шарахается, никак не может решиться переступить с зеленой травы на черный круг или наоборот. Саня измучился с ней. А стала трехлеткой, можно стало ее хлыстом понуждать — будто подменили лошадь. Летом нынче приз Дружбы народов выиграла, правда, из-под палки. Но случается и по-другому. Был у них на конюшне жеребец, красивый жеребец, хоть и полукровный. Пошел с кровными на Открытие в Ростове и выиграл. Притом выиграл без хлыста! Двадцать метров до финиша, трибуны орут — идет без хлыста! И выиграл полголовы, усилиями вырвал! Онькин, говорят, как увидел, что его жокей палкой не работает, даже отвернулся, чтобы не расстраиваться. Ему говорят: «Санька выиграл», — а он в ответ: «Ладно врать-то, вовсе и не остроумно!»

Касьянов был уверен безгранично: «Трудно Алтая обыграть, все его непобедимым считают, а я на Игроке обойду его… Потому что знаю, как это сделать: Игрок не любит, чтобы его на первых двух километрах понуждали хлыстом, зато любит, чтобы ему властно кричали: «Оп-оп!» — только и всего, а он прижмет уши и айда-пошел!»

Игрока Саня знал и чувствовал даже лучше, чем Онькин. Как и все лошади, любит этот жеребец покушать овсец и молочай, сахар и морковку, но самое большое лакомство — арбуз. Саня каждый день приносил в денник арбузище килограммов на пять-шесть, и они вдвоем, не торопясь, уминали его.

Всю неделю опекал Саня одну только эту, заветную свою лошадку. Сено подбирал травинку к травинке — чтобы было мелкое, тонкое, с целым листом, цвет чтобы непременно был зеленый, запах ароматный, без затхлости и пыли. Прежде чем задать овес, сам разжевывал и проглатывал несколько зернышек. И воду из ведра прежде Игрока сам отхлебывал. А приносил он эту воду из горного родника: водопроводная — с хлоркой, а та, что налита в бочках, дождевая, тоже плоха — чиста, но безвкусна и плохо утоляет жажду.

Два, а то и три раза он чистил Игроку копыта — сначала щеточкой, а потом еще тряпкой очень тщательно вытирал подошву, пятку и стрелку.

И спал Саня не в общежитии, а на конюшне. Ведь как часто бывает: бережешь лошадь, бережешь, а она либо в дверях подыграет и зашибется или обронится о косяк, либо зайдет в денник, завалится да и ногу подвернет — очень любят они спать, вытянувшись на подстилке, храпят и спят, как дети. Нет, пусть уж лучше Игрок стоя спит, благо у лошадей это получается. И на проездке нужен глаз да глаз — на ровном месте может оступиться. И вообще, мало ли что может произойти. Оно и происходит сплошь да рядом. Уже три лошади из приехавших в Алма-Ату вышли из строя: одну поил конмальчик, уронил ведро с водой и повредил ей запястный сустав, вторая сама стала бить ногами о стенку денника и наколотила себе пипчак, а третья губу прикусила, нарыв появился — нельзя узду надевать.

Каждый день Саня менял Игроку стойло — такую манеру он от Амирова перенял: у того перед ответственными скачками всегда денники перепутаны и все фавориты стоят под кличками каких-нибудь внешне похожих лошадок.

Редко кто из жокеев вникает в то, как подкована лошадь, а Саня и тут все лично проконтролировал. Ему удалось раздобыть американские дюралюминиевые подковы и несколько беленьких, из мягкого железа гвоздей. И коваля пригласил самого лучшего — того самого, который еще Анилина к призам готовил.

Коваль начал священнодействовать. Неторопливо надел кожаный передник, стал вдумчиво, как парикмахер бритву, копытный нож точить. Потом долго с лошадью разговаривал, прикидывал, думал.

Три гвоздика по левой бороздке, три по правой.

— Что же это вы не дослали его до конца? — придрался Саня.

Коваль объяснил без обиды:

— Пяточный гвоздь нельзя глубоко бить, особенно накануне призов, да еще таких.

Когда Саня сказал Виолетте в Пятигорске, что день и ночь думает, как бы обыграть Алтая, он ничуть не преувеличивал — истинно: день и ночь. Как-то, деля с Игроком по-братски арбуз, Саня поймал себя на мысли, что его сейчас ничто не интересует, кроме приза Мира: проходит шахматный матч на первенство мира, начинаются Олимпийские игры, в Канаде наши хоккеисты встречаются с профессионалами — да одно, любое из этих событий в иные времена трепетно переживалось бы Саней Касьяновым, но эту неделю он жил только теми короткими минутами, которые потребуются ему в воскресенье, чтобы пройти на Игроке две мили и оставить в побитом поле классного Алтая и с ним вместе всех резвоногих лошадей старшего возраста. И Саня был искренне убежден, что выяснить, чей класс выше — Игрока или Алтая, значительно важнее итогов любого другого ристалища, сетовал, что газеты, в том числе и спортивная, мало пишут о скачках, — Саня даже послал свое возмущение в одну из московских редакций. Слабым утешением Сане мог бы послужить тот факт, что еще сто лет назад один русский журнал негодовал: «Нам обязательно сообщают все подробности в «мэтчах» и турнирах известного шахматиста г. Чигорина, о подвигах на льду конькобежца г. Паншина и т. п., но ничего не найдет читатель существенного о жизни и деятельности какого бы то ни было конезаводского Общества…» Если уж обижались «конские охотники» на прессу в то время, когда лошадь играла «вторую после бездымного пороха» роль в русском воинстве, а Россия владела тридцатью с половиной миллионами лошадей из шестидесяти с половиной миллионов, имевшихся в мире, так уж в наш век техники и вовсе не убедишь газеты и журналы в совершенной необходимости подробного описания того, как срежутся Игрок и Алтай; Сане прислали вежливый ответ с объяснением, что поток информации слишком велик и приходится на всем экономить газетную площадь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.