СТАРИК
СТАРИК
Пятеро шли еле заметной тропой.
Вокруг было уныло, голо. Песок. И глина, похожая на бетон, окаменевшая под солнцем, растрескавшаяся.
Было раннее утро, а солнце уже палило вовсю. Оно висело над горизонтом, как большой рыжий апельсин. Выгорел и был почти белым песок. И высокий купол неба бесцветен, словно и небо выгорело.
Пятеро шли уже давно. В семь утра покинули машину.
Вот уж не повезло! Отъехали от лагеря полсотни километров — полетел кардан. И сколько шофер ни бился — все впустую. Он чуть не шипел от обиды и злости. Надо же! Столько запчастей взял с собой. Целый склад. А кардан не потащишь же?! Да и кто мог думать!
Шофер с доцентом Рябининым пошли назад, в лагерь. Остальные пятеро — вперед, к «каменным бабам».
Это были молодые ребята — археологи. Четверым — и девушке тоже — лет по двадцать — двадцать пять. Только один постарше. На вид ему казалось под сорок, хотя лицо — черное, худое, иссеченное морщинами, с крупным носом и твердыми желваками скул, — было из тех, по которым трудно судить о возрасте. Улыбнется — скажешь тридцать, нахмурится — дашь все пятьдесят.
Молодые археологи давно знали друг друга. Двое работали в Институте археологии, двое были студентами. И только вот этот пятый, Арсений Викторович, который им, юным, казался стариком — появился в экспедиции всего недели две назад и держался как-то на отшибе. Был он молчалив (может, потому что заикался?), скуп на улыбки, и вообще неясно, какой судьбой занесло его сюда? Ведь он не археолог, не этнограф и не антрополог, зачислен в отряд простым рабочим, а между тем окончил какой-то техникум и, судя по его обрывистым репликам, зимовал на Крайнем Севере, плавал на китобое и даже в Египте побывал. Говорили, что он был тяжело ранен на войне, попал в плен, больше года находился в концлагере, бежал. Ходили слухи, что у него при бомбежке погибли жена и ребенок. С тех пор он и живет так, бобылем. Мотается по белу свету. Словно лопнуло что-то у него в душе, и никак не может он найти покоя, пристанища, найти свою «точку» на земле.
Так говорили. Но точно никто ничего не знал. Асам он не располагал к расспросам.
Пятеро шли через пески. До «каменных баб», если верить местным жителям, от места аварии было километров восемнадцать. Но что такое восемнадцать километров для молодых, здоровых ребят, тем более когда рядом девушка, невысокая, симпатичная Симочка.
Молодежь шагала бодро, а Симочка даже завела песню:
Ели вы когда-нибудь
из колбасы шашлык?
Попробуйте, попробуйте —
проглотите язык!
— Прекратите! — сухо оборвал Арсений Викторович. — Не на прогулке. Собьете дыхание…
Симочка подняла свои тоненькие бровки, но петь не перестала. Принципиально.
«„Собьете дыхание“ — ишь ты! Ну собью, так посижу, отдохну — не на марше ведь! И вообще—что этот Старик командует?! Ведь старшим назначен Кирилл».
Симочка недолюбливала Старика, Почему? Трудно объяснить. Может быть, потому, что однажды он сказал: у Симочки «тридцатипроцентные бровки» — остальные семьдесят процентов выщипаны. И недалекая, самолюбивая Симочка никак потом не могла ему простить эту едкую шутку. А может, были и другие, более веские причины.
Прошли еще километра три. По рассказам местных жителей, уже должны были добраться до колодца. А его все нет…
— Туземные километры, — усмехнулся Старик. — Кто их мерил?
Ему не ответили.
Прошли еще километра четыре. Вот и колодец! Чуть не бегом кинулись к нему. Симочка первая, сорвав с лица темные очки, наклонилась над черной дырой. Пахнуло прелой гнилью. Камни густо облепила серая масса, высохшая плесень. Часть облицовки обвалилась, ворот разрушен.
— Весело! — протянула Симочка. Кто-то из парней протяжно свистнул.
До «каменных баб» еще километров восемь. А фляги уже почти пусты. Местные жители уверяли, что на пути — древний заброшенный колодец. Там можно пополнить запас воды. И вот пожалуйста!
— Все ясно, — закурив сигарету, сказал Старик. — Без воды, как известно, ни туды и ни сюды. Надо поворачивать…
— Поворачивать?! — вскочила Симочка. — Без результатов? Иу, знаете…
Кирилл — влюбленный в Симочку сухой, длинный, как оглобля, археолог, кандидат наук, — сказал:
— Может, оно и мудро, но как-то… некрасиво. И не привыкли мы бросать начатое. Дойдем!
— Дойдем! — поддержали «Мотя-Котя». Так все в отряде звали двух неразлучных друзей, студентов Матвея и Константина.
— Ну, предположим, дойдем, — согласился Старик. — А обратно? Без воды…
— Ничего! — воскликнула Симочка. — Можно денек и без воды. Люди по трое суток не пили.
— И вообще, — добавил Кирилл, — впятером там делать нечего. Сфотографировать «каменных баб», сделать обмеры — работа всего на час для двоих. Так что у кого нервочки — вполне может вернуться…
Старик пристально посмотрел на него, даже шрам на шее у Старика побелел. Хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
И снова пятеро зашагали песчаной тропой.
Впереди шли «Мотя-Котя». Котя был коротышка, ниже Симочки, и это очень огорчало его. Он даже старался по возможности не стоять рядом с длинным Кириллом, чтобы не подчеркивать свою низкорослость. Был он застенчив и молчалив. Его друг Мотя шутил, что, если бы справедлива была поговорка: «молчание — золото», — Котя давно уже стал бы Рокфеллером.
Сам Мотя был тоже невысок, но, в противоположность Коте, весьма речист. На все упреки он усмехался: «А я и за себя и за Котю».
Был он добродушен и любил мурлыкать одну и ту же милую песенку:
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
И сейчас «Мотя-Котя» шли впереди. Мотя что-то говорил, Котя изредка молча кивал.
…Когда фляги пусты, пить особенно хочется. И хотя недавно никто даже не думал о воде, теперь, когда выяснилось, что ее нет, все вдруг остро ощутили жажду. С каждым километром она жгла сильней…
Но вслух никто о воде не вспоминал. Словно в той детской игре: «„Да“ и „нет“ не говорите, „черное“ и „белое“ не покупайте…»
Симочка старалась отвлечься, оживленно спорила с Кириллом о концертах Имы Сумак, о кинофильме «Ночи Кабирии», о том, могут ли быть здесь «каменные бабы» или это просто вымысел местных жителей. Кирилл ведь был известный «бабник». Так в шутку называли его друзья, потому что он опубликовал уже две статьи о «каменных бабах» в Сибири.
— Да, странно, — сказал Кирилл. — Обычно изваяния находятся возле рек. А тут — в песках…
Он покачал головой. Голова Кирилла походила на негатив: лицо черное, загорелое, а волосы русые, к тому же выгоревшие.
Километра через три устроили привал. Солнце жгло так яростно, так люто, — казалось, прожигало до костей. Воткнув в песок несколько колышков, Старик укрепил брезент. Тени получилось мало. Только головы умещались, ноги и тела вылезали на солнце.
Долго лежали, подняв ноги на вещевые мешки, потом поели: консервы, галеты, сыр. Кирилл достал из кармашка рюкзака две размякшие, похожие на какое-то коричневое тесто плитки шоколада и, разделив на пять частей, предложил всем.
Старик отрицательно мотнул головой.
— Не рекомендую, — сухо сказал он. — Еще больше захочется пить…
— Зато калории, — возразила Симочка и откусила вязкий уголок от тающего в руках шоколада.
Вскоре все задремали, последним — Старик. Спал он беспокойно, вздрагивал, что-то бормотал: казалось, и во сне его мучает тревога.
Снился ему стадион, их довоенный студенческий стадион. Он бежит «пятачок».[1] Идет впереди всех. Шаг длинный, с расслаблением. Хороший шаг. Но вдруг где-то на четвертом километре сводит ногу. Что такое?! Ведь он столько раз проходил эту дистанцию! Почему же?
А! Это мешает осколок в бедре. Но ведь осколок — это позже — на фронте, а стадион — это еще до войны. Как же?
Он пытался во сне разобраться в этой неувязке, но не смог. Сопел, ворочался, встал.
Разбудил всех. Подходил к каждому и молча дергал за ногу.
Зной уже спал. Так хотелось еще полежать в холодке. Но Старик вскинул на спину рюкзак и стоял, насупив широкие, косматые брови.
Надо было идти. До «баб», судя по рассказам старожилов, еще километров пять. Успеть бы заснять их, а темнеет в этих местах рано и как-то внезапно, стремительно.
Шли цепочкой. Старик впереди.
— Торопится, — указывая на него глазами, шепнула Симочка Кириллу, — Начитался, как в пустынях умирали от жажды…
Но отставать от Старика им, молодым, было неловко, и все удлиняли шаг. Старик словно на веревке тянул их за собой.
О воде никто не говорил. Симочка все время ощущала во рту приторную сладость. То и дело облизывала она зубы и нёбо. Но язык был сухой. Сладковатый привкус шоколада не исчезал.
«А Старик-то был прав», — это еще больше злило Симочку.
Миновали отлогий, широкий холм, своей удивительно правильной формой напоминающий шатер. Местные жители, объясняя дорогу, говорили, что от этого холма до «каменных баб» километра три-четыре.
Все взбодрились, ускорили шаг. Уже близко!
Собственно говоря, «каменные бабы» вовсе не входили в первоначальные планы экспедиции. Отряд приехал для раскопок древних захоронений. Но местные жители настойчиво повторяли, что всего в семидесяти километрах от лагеря высятся два огромных грубо обтесанных камня, напоминающих человеческие фигуры. Кто из археологов удержится от соблазна? А вдруг это в самом деле неизвестные «каменные бабы»? Те, которые уже обнаружены в Монголии, в Туве, на Алтае. Те самые «каменные бабы», вырубленные много сотен лет назад, о которых сейчас столько спорят ученые?
Начало уже смеркаться. Теперь «каменные бабы», если они существуют, были уже где-то совсем рядом, — вероятно, чуть восточнее.
Но тьма все сгущалась. Развели костер, вспороли банки с консервами. Хоть и проголодались, жевали вяло: сухой кусок застревал в горле.
Потом каждый подержал над губами перевернутую флягу. При этом все считали необходимым шутить, похлопывая по донышку. Но каждый жадно ждал хоть малюсенького глотка воды. Однако — ни капли…
Старик сидел в сторонке, фляга в брезентовом чехле висела у него на боку. Он не открывал ее, не тряс над губами.
«А нет ли у него там?..» — вдруг мелькнуло у Симочки.
За весь путь она только раз видела, как Старик пил.
Может, сохранил воду и втайне бережет ее? Чтобы не делиться со всеми…
После дневного пекла особенно ощущался ночной холод. Ничего теплого у археологов не было. Подстелили брезент, легли, прижимаясь друг к другу. Симочке уступили место поближе к костру. Корявые, массивные, как железо, плети саксаула горели нехотя, даже не горели, а тлели. Старик иногда просыпался, кидал в затухающий костер таблетку сухого спирта и снова ложился.
…Едва стало светать, Старик поднял всех. Молча дергал каждого за ногу.
— Оригинальный у вас способ побудки, — сказала Симочка. — Что-то самобытно-сермяжное. За ногу — и все…
Старик усмехнулся.
— Это у нас, на китобое, был такой Еременко… Верно, он собирался сказать что-то еще про этого Еременко, но, увидев насмешливое лицо Симочки, осекся.
Было раннее утро, но ни росы, ни тумана. Сушь, как в духовке. Быстро поели и сразу взялись за поиски «каменных баб». Прошли километров пять на восток. Кирилл первым увидел лежащие на боку изваяния и криком созвал товарищей.
Молча оглядывали археологи две примитивно отесанные трехметровые гранитные глыбы. Только приглядевшись и дополняя видимое фантазией, можно узнать в таком камне человека. Вершина камня закруглена, будто это голова. Где-то посредине гранитная глыба сужается — это, видимо, древний скульптор изобразил талию. Можно угадать также нос, подбородок, грудь, руки… Вот в одной руке — кинжал. В другой — сосуд. На поясе — замысловатая пряжка, с него свисает мешочек, видимо, для трута и огнива.
Долго вглядывались археологи в плоские безжизненные лица статуй: оба лица скуластые, типичные монголоиды.
Что это? Идол? Древнее божество? Воин? Памятник на могиле? Об этом спорили и, вероятно, еще долго будут спорить ученые.
Симочка с Кириллом тщательно оглядели основания каменных фигур, пытаясь найти какие-либо надписи. Но их не было. Только в одном месте тянулась цепочка каких-то черточек, штрихов. Возможно, следы вырубленных когда-то слов. За сотни лет гранит выветрился, кусочки открошились, стерлись.
Кирилл многократно, с разных позиций, сфотографировал «баб». Симочка тщательно обмерила их, срисовала полустертую строчку. Хорошо бы, конечно, снять отпечаток с нее — эстампаж, но для этого нужна вода. Много воды…
— Быстрей, быстрей! — торопил Старик. Все увлеклись древней находкой и, казалось, вовсе забыли о воде. Только он один помнил.
— Наука ему ни к чему, — зло шепнул возбужденный Кирилл Симочке. — Только о себе печется…
Сам Кирилл с того момента, как нашли изваяния, преобразился. Теперь это был не тощий, флегматичный парень, а энтузиаст, забывший все на свете, кроме этих камней.
Какие интересные экземпляры! И как попали они сюда, в пустыню? Ведь обычно «баб» водружали возле рек. И еще — почему они не стоят, а лежат, почему нет ни привычной оградки около изваяния, ни балбалов?[2] Может быть, этих «баб» транспортировали откуда-то и по какой-то причине бросили, не довезли?..
Вскоре отряд двинулся в обратный путь. Солнце уже жгло в упор. Едва только группа ушла от каменных идолов, все с новой силой ощутили жажду. Разговоры смолкли. Даже неугомонная Симочка присмирела.
Мысленно все видели машину, их машину, с лопнувшим карданом, одиноко стоящую на дороге. И в машине — Два плоских длинных челека.[3] Два челека, полные воды… Но сколько отсюда до машины? Старожилы говорили — километров восемнадцать. А на поверку, пожалуй, все тридцать. Тридцать километров по раскаленной сковороде пустыни…
Обидно! В машине полно воды, а взять ее с собой в дорогу не смогли. И все из-за пустяка: не было посуды. Да, как это ни смешно, в машине не было ни бидонов, ни бутылей, ни канистр. Ведь уходить далеко от машины не собирались — кто мог знать, что лопнет кардан?
Хорошо, хоть фляги захватили. И то так, на всякий случай. «Перестраховочка», — усмехаясь, сказал Кирилл, когда в лагере брали фляги. Вот тебе и «перестраховочка»!
Прошло долгих три часа, пока добрались до холма, похожего на шатер. Значит, пройдено всего восемь километров. Медленно, очень медленно движутся они нынче.
Теперь уже все думали только об одном: пить!
Старик на ходу все время что-то держал во рту.
— Что это? — устало полюбопытствовала Симочка.
— Камешек, — Старик выплюнул на ладонь гладкий, похожий на птичье яйцо голыш.
— Зачем?
— Меньше пить хочется. Сосешь — слюна выделяется, — и Старик опять сунул камешек в рот.
Симочка пожала плечами.
Солнце палило, — казалось, из тел испаряются последние остатки влаги. Стелющиеся по песку корявые кусты саксаула и черкеза не давали тени. Юркие ящерицы — и те попрятались от зноя.
Песок был везде. Даже воздух густо пропесочен. Песок скрипел на зубах, забивал уши, ноздри…
Старик украдкой бросал быстрые, внимательные взгляды на Симочку. Пухлое личико ее посерело, нос заострился, возле уголков рта прорезались скорбные складки.
Вскоре устроили привал.
Все вокруг было голо, только янтак — верблюжья колючка — зеленел, несмотря на полыхающее пекло. У этого сорняка длиннющие корни: на десяток метров уходят они в глубь песка и сосут оттуда воду.
Все молчали. Только Симочка пробормотала:
— Ветерок бы…
Старик поднялся, развязал свой рюкзак.
— Минутку, — сказал он.
Четверо, не вставая, повернулись к нему. Из рюкзака он достал флягу.
— У меня две, — негромко сказал старик и все, как по команде, поглядели ему на бедро, где висела вторая фляга. — Взял про запас, — пояснил он.
Все зашевелились. Вот это здорово!
— Обе фляги полны, — спокойно продолжал Старик.
— Обе? — Симочка даже села. — Вы что ж — не пили?
— Уточняю; одна фляга, — Старик поднял посудину, вынутую из рюкзака, — совсем полна. Другая — почти полна…
И, видя недоуменные взгляды, пояснил:
— Я в пути почти не пью. Как верблюд, — он чуть усмехнулся.
Кирилл приподнялся на локте.
«Как же Старик поступит? Вода — его. Только его. Неужели не даст? Нет, Симочке даст. А другим?»
— Эту флягу, полную, — сказал Старик, — отдаю вам. Вам четверым, — он протянул флягу Симочке. — С условием: разделите ее на три части. Первую — выпейте сейчас, на десятом километре. Вторую — на двадцатом, третью—на двадцать пятом. Не раньше! Понятно?
Старик обвел всех жестким взглядом.
Только сейчас Кирилл заметил — в Старике есть что-то ястребиное: косматые с проседью брови, большой с горбинкой нос, тощая, жилистая шея…
— А вторую флягу оставляю себе, — скороговоркой закончил Старик. — Что? Несправедливо? — он из-под насупленных густых бровей сердито оглядел всех. — Считайте как хотите. Я так решил.
Старик отошел в сторонку, отвинтил стаканчик с фляги, налил себе немного и медленно, прополаскивая рот, словно прожевывая каждый глоток, выпил. Так смакуют редкие вина дегустаторы.
Потом лег спиной к молодежи.
Ребята подвинулись к Симочке. Все происшедшее поразило их. Это надо было досконально обдумать. Но, во-первых, пить…
Фляга была стандартная: три четверти литра.
— На три приема, — сказал Кирилл. — По двести пятьдесят. На четверых… Значит, по шестьдесят два грамма на нос…
Спутники молча кивнули.
На алюминиевом стаканчике Кирилл ногтем нацарапал черту. Это и было примерно шестьдесят граммов.
Первую порцию дали Симочке.
Кирилл незаметно нацедил ей чуть выше черточки, но девушка так грозно закричала: «Стой, вылью!» — что он сразу прекратил лить.
Симочка пила долго, смакуя каждую каплю, а ребята отвернулись, чтоб не мешать ей. Потом выпили свои граммы остальные.
Заслонив рюкзаками головы от солнца, все опять легли. Ощущение свежести во рту исчезло удивительно быстро. Уже через несколько минут язык снова стал сухим, шершавым, царапал нёбо, как наждаком.
«Странно, — думала Симочка. — Почему-то я предполагала, что у него есть вода. Почему? Не знаю. Как все-таки не по-товарищески он разделил. Ну, конечно, вода — его. И все-таки… Я бы отдала обе фляги. Всем поровну. Да, только так…»
«Молодчага, старче, — думал Кирилл. — Догадался же взять посудину про запас. А я вот не сообразил. И все-таки…»
Это «и все-таки» терзало и остальных археологов. Да, странный тип этот Старик. Всегда угрюмый, неприветливый. Даже самый человечный поступок и то обязательно испоганит…
Привал был недолгим. И опять, конечно, растормошил всех Старик.
Двигались медленно. Каждый километр казался намного длиннее предыдущего.
И тут случилось несчастье. Симочка вдруг охнула, схватилась за плечо Кирилла, гримаса искривила ее лицо.
— Нога! — она медленно опустилась на землю.
— Этого еще не хватало! — в сердцах пробормотал Кирилл, но, спохватившись, сразу устыдясь невольно вырвавшихся слов, наклонился к Симочке. Расшнуровал ей ботинок, снял шерстяной носок—все они были в таких носках, защищающих от потертостей. Но, вероятно, снимать ботинок не следовало: щиколотка стала опухать прямо на глазах. Натянуть обратно ботинок теперь было просто невозможно.
«Вывих, — подумал Кирилл. — Или растяжение?» Старик подошел, стал на колено возле девушки, и, хотя он не произнес ни слова, Кирилл тотчас отодвинулся.
— Минутку, — сказал Старик и вдруг быстро, резко дернул за ступню.
Симочка вскрикнула, побелела и, откинувшись, закусила губу.
— Идти не сможет, — объявил Старик. — Придется нести.
Но из чего сделать носилки? Вокруг не было ни деревца. Только кое-где чахлые кусты кандыма.
— Брезент, — скомандовал Старик.
Брезент расстелили, па него уложили Симочку.
— Несем по двое, — сказал Старик. — Сменяемся каждые двадцать минут.
Он дал знак Кириллу и сам взялся за передние концы брезента.
Теперь группа двигалась еще медленнее. Прошел час, два часа…
— Нет, — пробормотала Симочка. — Так не годится… Как черепахи… Оставьте меня. И немного воды… А сами — быстро… Потом вернетесь за мной. С водой…
Она с трудом шевелила окаменевшими губами.
— Как это — оставить?! — отмахнулся Кирилл. — Подлецы мы, что ли? Чепуха!
— Не такая уж чепуха! — словно раздумывая вслух, медленно произнес Старик.
«Мотя-Котя» удивленно переглянулись. Бросить больную девушку? Одну? В палящей пустыне?
— Одну, конечно, не кинем, — продолжал Старик. — Пусть двое, самых быстрых, идут и принесут оставшимся воду…
Кирил подумал: что ж, в предложении Старика есть здравое зерно, «сермяга», как любит говорить Симочка.
Двое самых быстрых, если постараются, доберутся до машины еще до темноты. Пойдут налегке. Оставят здесь все лишнее. А остальные добредут до двугорбого холма и там отсидятся в тени. И брезент у них будет на троих. В крайнем случае, и заночевать не страшно…
— Пусть идут «Мотя-Котя», — предложил Старик. Это было естественно. Кирилл вряд ли покинет Симочку. А Старик — он стар. «Мотя-Котя» самые молодые, самые сильные.
— Разделите воду, — сказал Старик.
— Пополам, — добавил Кирилл.
Он аккуратно отлил из фляги половину воды в пустую флягу, но прежде, чем отдать ее, вопросительно посмотрел на Старика. Может, тот добавит уходящим часть своей воды?
Но Старик молчал.
Тут уж не выдержала Симочка.
— Пополам — так всю пополам, — прошептала она.
— Нет, — отрубил Старик. — Мы же договорились. Эта фляга — моя.
— Бросьте торговлю! — вспыхнул Мотя. — Мы и так дойдем. А вода может еще Симочке пригодиться…
«Мотя-Котя» ушли. Симочка лежала на брезенте, тихо беседуя с Кириллом. А Старик курил и глядел вдаль. Долго, пока «Мотя-Котя» не превратились в двух маленьких букашек…
— Ну, — сказал Старик так спокойно, будто и не было безобразной сцены с разделом воды. — Пора… Надо добраться до холма…
Кирилл встал. Они опять взялись за брезент. Двигались медленно, отдыхали. Смены не было, нести Симочку — тяжело и неудобно. Концы брезента выскальзывали из быстро потеющих рук.
Кирилл устал. Рубаха давно взмокла. Но особенно злило его, что старик не просил передышки. Кирилл сам вынужден был через каждые две-три сотни шагов объявлять «перекур».
— Пить, — попросила Симочка.
Это было против условия: они еще не дошли до двадцатого километра, далеко не дошли. Но ведь теперь все изменилось. «Мотя-Котя» делают рывок…
Кирилл посмотрел на Старика. Тот молчал.
Кирилл нацедил из фляги ту же порцию — шестьдесят граммов — Симочке. Подумал, налил и себе. Хотел отмерить половину, граммов тридцать. Сохранить чуть-чуть на «черный день». Но не смог. Рука сама долила до черточки.
«Э-эх, слабец!» — обругал себя Кирилл, пряча от девушки глаза.
Старик лежал у тропы, подсунув руки под голову. Не пил.
— А вы что же? — удивилась Симочка.
— Когда полная фляга на боку, — и пить не тянет, — отозвался Старик. — Тут ведь все дело в психологии…
Симочка заметила: во рту у него по-прежнему что-то перекатывается, очевидно, камешек. Она оторвала полоску от платка, украдкой сунула ее за щеку и стала сосать. Кажется, чуть полегчало. Или и это — психология?..
И опять они долго шли по раскаленной тропе. Теперь они делали, дай бог, километра полтора в час. Но не сидеть же? Надо дотащиться до двугорбого холма…
Добрели до него, когда уже стало смеркаться.
— Пить! — взмолилась Симочка.
Глаза у нее воспалились, щеки впали, волосы рассыпались.
«Жар», — покачал головой Кирилл.
Он и сам еле стоял от усталости. Достал флягу, налил девушке ее порцию. Когда она выпила, налил себе. На этот раз он все-таки удержался: вылил не все, граммов двадцать оставил. Последние двадцать граммов…
Старик опять не пил.
— Вы и впрямь намерены тягаться с верблюдом? — грубо спросил Кирилл.
Он устал, и его раздражала эта странная выносливость Старика.
— Когда полная фляга на боку… — сказал Старик.
— Да, знаю: пить не тянет, — сердито оборвал Кирилл.
Развели костер, поели. Кирилл, разделив пополам остатки воды — набралось по одному глотку, — выпил с Симочкой.
«Вот и все, — подумала девушка. — Теперь только ждать…»
Она задремала. Вдруг ей послышался стрекот вдали. Да, явно — рокочет мотор, прерывисто, с выхлопами…
— Машина! — крикнула Симочка.
Второй машины в отряде не было, а сломанную, конечно, еще не могли отремонтировать. Но все же Кирилл прислушался, насторожился. Нет, все было тихо. Почудилось.
Симочка опять задремала, а Кирилл со Стариком молча лежали у догоравшего костра.
— Пить, — сквозь сон пробормотала девушка. Кирилл поглядел на Старика. Тот делал вид, будто и не слышал Симочку.
«Где же совесть?» покачал головой Кирилл.
Симочка долго лежала тихо, потом вдруг встрепенулась:
— Пить!
Кирилл злобно поглядел на Старика. Тот по-прежнему делал вид, что все это его не касается.
— Послушайте, вы, — сказал Кирилл.
Он встал и пальцем поманил Старика от костра. Их мужской разговор не для Симочки.
— Вы слышите: девушка просит пить, — сказал Кирилл, когда они отошли.
Старик кивнул.
— Чего же вы так трясетесь над водой? Ведь скоро придут наши.
— Неизвестно, скоро ли. А сейчас, когда у меня полная фляга, всем нам, и Симочке в том числе, легче переносить жажду. Это психология…
— Насчет психологии я уже в курсе, — наливаясь яростью, прошептал Кирилл. — Короче: дадите девушке полстакана? Да или нет?
— Нет…
— Ах, так! — Кирилл шагнул к Старику. — Тогда… Тогда… Тогда я отниму у вас флягу. Да, отниму…
Старик в упор поглядел в суженные, бешеные глаза Кирилла. Что он в них увидел, — трудно сказать. Но отстегнул флягу.
— Берите…
Фляга оказалась подозрительно легкой. Кирилл то-ропливо шагнул к костру, отвинтил крышку. Наклонил флягу. Еще… Еще. Перевернул. Ни капли…
— Так! — он ошеломленно глядел на Старика, — К чему же эта комедия?
Старик молчал. Трясущимися пальцами разминал сигарету.
— Зачем все это? — повторил Кирилл.
И вдруг его осенило. Ну конечно! «Все дело в психологии». Старик нарочно… Делал вид, что у него полная фляга. Чтобы знали: есть резерв. На самый крайний случай есть резерв.
А сам-то не пил. Все им отдал…
Ранним утром пришли «Мотя-Котя», принесли воду, Мотя развел костер, заварил густой зеленый чай. Сидел и мурлыкал:
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
К вечеру из лагеря прибыла машина…