Глава 3. Показывая свои цвета

Глава 3. Показывая свои цвета

Шум, который я слышал после финиша на третьем месте в Австралии, не имел ничего общего с показанным результатом. В закрытом парке меня ждал Михаэль, и, кажется, он сказал «хорошая гонка, молодец». Мне трудно было расслышать точно, что именно он хотел сказать, потому что у меня в ушах все звенело.

Для снижения шума мотора многие гонщики, садясь в болид, затыкают уши специальными затычками, которые используются также в качестве наушников для радиосвязи с боксами. Увы, в течение гонки мои затычки из ушей выпали. Команда пыталась сказать, что, поскольку Жак Вильнев испытывает проблемы, мне нужно прибавить скорости, но этого я не слышал. В моих ушах постоянно что-то жужжало. Я понимал, что мой инженер пытается что-то мне сказать, но мне показалось, что у меня возникли какие-то проблемы, и я начал все больше и больше снижать скорость — и чем больше я отставал, тем больше мне говорили, чтобы я ускорялся!

После гонки ко мне подходили люди, но я не мог их ясно слышать. Раньше затычки никогда не выпадали, должно быть, это произошло постепенно, потому что я этого не заметил, только все больше и больше возраставший шум мотора, который под конец гонки стал совсем невыносимым. Я видел, как другие гонщики перед стартом гонки приклеивают затычки пластырем, и с того дня я решил взять этот прием на вооружение.

Тем временем, после событий, произошедших на подиуме, стал нарастать шум другого рода. Всякий раз после гонки гонщики, занявшие первые три места, поднимаются на подиум, и над ними поднимают флаги стран их происхождения. В моем случае был поднят флаг Ирландии, потому что я гоняюсь по ирландской лицензии, скорее из-за удобства, нежели по политическим соображениям. Флаг Ирландии — зеленый, белый и оранжевый — был создан для всей Ирландии; зеленый символизирует Республику, оранжевый — Северную Ирландию, а белый олицетворяет мир между ними. Проблема состоит в том, что так называемый триколор в Северной Ирландии ассоциируется только с Республикой. Людям на Севере уже в течение многих лет твердят, что на самом деле цвета этого флага — зеленый, белый и золотой. Истинный смысл я узнал только год или два назад; и мне стало интересно, являются ли эти зелено-бело-золотые разговоры намеренной дезинформацией тех сил, которые хотят поднять над Северной Ирландией флаг Объединенного Королевства Великобритании.

В любом случае, в тот момент, когда перед гонкой в Австралии официальные лица спросили меня, какой флаг я предпочитаю — ирландский или британский, вдаваться в ирландскую политику я не собирался. Я ответил, что мне все равно. Сказать по правде, я не придал этому особого значения, потому что был уверен, что не доберусь до финиша. В идеале я бы предпочел не несущий в себе никакой политической подоплеки флаг с трилистником. Также, на тот случай, если я выиграю, официальные лица спросили меня о национальном гимне. Я подумал еще, не слишком ли они испытывают мою удачу, но, на всякий случай, попросил подготовить «Londonderry Air», очень популярную, очень ирландскую, но совсем не политическую мелодию.

Внезапно, стоя на подиуме, я вспомнил все эти разговоры. Я оглянулся, чтобы посмотреть на флаг, но с того места, где я стоял, его не было видно. К несчастью, некоторые зрители, сидя дома, смогли слишком отчетливо рассмотреть Ирландский Триколор.

Мой отец получил несколько телефонных звонков, а газеты Северной Ирландии опубликовали ряд возмущенных писем. Я поднял этот вопрос в переговорах с правящей организаций, Интернациональной Федерацией Автоспорта (ФИА). Они сказали, что это был или флаг Великобритании или Ирландский Триколор. Они не поняли всей деликатности ситуации, и ничего не хотели об этом знать. Кто-то тогда еще сказал, что ирландцы слишком серьезно воспринимают эти вопросы. Они мне будут об этом говорить!

Я родился и вырос в Каунти Даун, что в Северной Ирландии. Наибольшую часть своего образования я получил в Регент Хауз, очень хорошей школе в Ньютоунвардсе, что в 10 милях от Белфаста. Большинство мальчиков в Регент Хаузе были протестантами, и я помню, как однажды учитель спросил, хотим ли мы объединения Ирландии. Я никогда не понимал политической или экономической подоплеки ситуации; я просто подумал «это один остров, и это должна быть одна страна. Да, у нас должна быть одна Ирландия. Почему нет?» Я не помню точное количество, но очень немного учеников разделяли мою точку зрения. Это было тем более удивительно, поскольку, как я уже сказал, это случилось в большой протестантской школе.

Это имело смысл тогда, и это имеет смысл сейчас. Если вы живете в Северной Ирландии, и вы не ирландец, тогда кто вы? Сказать, что вы британец — не ответ. На обложке «британского» паспорта написано «Объединенное Королевство Великой Британии и Северной Ирландии». Строго говоря, люди с севера Ирландии являются частью Великобритании. Некоторые говорят, что они — британцы и хранят верность королеве, но — и это мое личное мнение — королева нужна только для привлечения туристов. Я не против ее существования, но мне кажется, что остальные члены королевской семьи и их прислуга, ни что иное, как пустая трата денег.

Я мог бы сказать, что я — ирландец, точно также, как Девид Култхард говорит, что он шотландец. Шотландцу не обязательно говорить, что он британец, пусть даже в каком-то смысле у него на это прав больше, чем у любого выходца из Северной Ирландии.

Вне всякого сомнения, в последнее время ведется очень много разговоров о том, что Северная Ирландия теряет свои связи с Великобританией. Я слышал, как на Севере говорили, что люди с Юга хотят прийти и поглотить Северную Ирландию, потому что «это хорошая маленькая страна с хорошей маленькой экономикой».

Должно быть, они шутят. Северная Ирландия — прекрасное место, но, если посмотреть на ее инфраструктуру, то можно увидеть, что сама по себе она не самодостаточна. Основная промышленность очень сильно субсидируется Британским правительством; мы производим очень мало того, чтобы было бы само по себе жизнеспособно. Если Северная Ирландия потеряет свои связи с Британией, это обернется экономической катастрофой. У Республики Ирландии очень прогрессивное, молодое правительство. Но оно не сможет справиться с финансовой нагрузкой, которая ляжет на их плечи после объединения с Севером. Тут должен быть какой-то компромисс, и я уверен, что он может быть найден, если образованным, умным людям дадут возможность поразмыслить над этой проблемой.

По-моему, молодое поколение Севера и Юга на самом деле не очень-то беспокоится об этой старомодной догме, продолжающей разделять остров на две части. Я уверен, что если создать более хорошие межграничные транспортные коммуникации — пустить более совершенные поезда или, например, автобусы, — то потоки людей смогут залечить эту рану. Юное поколение не интересуется политикой. Они просто хотят жить по обе стороны границы, и в этом им могли бы помочь более хорошие коммуникации. И это содействовало бы укреплению связей между нашими странами. Должен подчеркнуть, что все высказанное является моим личным мнением, хотя мне было бы приятно знать, что я в своих взглядах не одинок.

Люди по обе стороны границы страдают из-за небольшой группки людей, жившей в прошлом. По-моему, Reverend Ian Paisley [радикальный протестантский пастырь] отбросил процесс объединения Ирландии на столетия назад. Когда мы приехали на Гран При Аргентины, я с несколькими своими друзьями смотрел телевизор, и в новостях показали беспорядки протестантов в Белфасте, желавших пройти по определенной дороге, и которым полиция не позволила этого сделать, поскольку католики, жившие в этом районе могли на это отреагировать негативно. Демонстранты кричали и орали; апеллировали к тому, что по этой дороге они ходили в течение приснопамятных лет, и почему им нельзя пройти на этот раз. Мои друзья захотели узнать, из-за чего, собственно, разгорелся сыр-бор. Я ответил: «Не спрашивайте, это очень трудно объяснить. Вы не поверите в то, что этим занимаются взрослые люди.»

Должен признаться, что, когда я пришел в Формулу 1, в прессе были сделаны определенные предположения об оранжевом и зеленом цветах на моем гоночном шлеме, и я не сумел избежать этой дискуссии. Когда я только-только начинал участвовать в гонках, у меня был чистый, белый шлем, но вскоре мне посоветовали сделать его более заметным. И именно тогда я выбрал оранжевый цвет. Ну ладно, совпало так, что оранжевый связывается с Северной Ирландией, но в этом не было никакой политической подоплеки. Если бы цветом протестантов был малиновый, на моем шлеме он бы не присутствовал. Я хотел выбрать яркий цвет. Поэтому я выбрал оранжевый.

Изначальный рисунок по бокам шлема напоминал раскраску, которая была у Айртона Сенны; тут же пошли предположения, что я ее скопировал. На самом деле оттенок моего оранжевого, выбранный мной первоначально, на фотографиях больше смахивал на желтый. Я привнес в него больше насыщенного оранжевого, затем добавил зеленые полоски, просто чтобы отметить свое ирландское происхождение и то, что оранжевый не несет в себе никакой политической окраски.

Должен признать, что я немного подыгрывал журналистам, когда в интервью меня просили прокомментировать религиозные проблемы Северной Ирландии, и интервьюеры толком не знали, как им следует воспринимать мои слова. Безусловно, это очень серьезная тема, и не они не были уверены, шучу я или нет, и вне всяких сомнений им не хотелось вызывать обиду по поводу, который, как ни грустно это признать, является вопросом жизни и смерти для людей по обе стороны ирландской границы.

На самом деле я не был в церкви с того, самого момента, как стал достаточно взрослым, чтобы избежать походов в воскресную школу. И у меня нет никаких намерений идти в церковь сейчас, потому что в Ирландии религия вызывает слишком много проблем. Мои родители и прародители тоже не ходили в церковь, несмотря на то, что большинство людей в Северной Ирландии церковь посещает. В последнее время число их уменьшилось, но все равно остается намного более высоким, чем в большинстве остальных частей Объединенного Королевства.

Ничто на Земле не способно вызвать у меня очень сильных эмоций. Я считаю, что ты можешь быть или хорошим, или плохим, и я не знаю, что правильно, а что нет. Найдется мильен людей, которые правы, но с другой стороны будет громадное число тех, что окажутся неправыми. И кто может сказать, что является истиной? Правильно ли будет сказать, что любой живущий в джунглях, из-за незнания религии в том виде, как она есть в нашем понимании, автоматически попадет в ад? Разве есть в этом логика? И, если посмотреть на то, как развивается ситуация в Северной Ирландии за прошедшие двадцать пять лет, о какой логике тут может идти речь?

Между Гран При Австралии и Гран При Бразилии у меня выдалось несколько свободных дней, и я повел себя немного неразумно. Я решил прибраться на заднем дворе своего дома в Дублине и действовал там, как слон в посудной лавке. Закончилось это ушибом плеча, что было крайне глупо. Мой дом находится в Далкее, очень милом местечке на юге Дублина. Сад простирается на пол акра и парень, владевший им до меня, решил в целях улучшения вида на залив Киллиней, спилить несколько деревьев. Соседи тогда вызвали полицию, пытавшуюся остановить его, и мне очень жаль, что они не смогли этого сделать. Мне больше нравится смотреть на деревья, а если я вдруг захочу насладиться видом на Ирландское море, то всегда могу спуститься в низ сада. Нынче, после того беспредела с пилой, который учинил прежний хозяин, сад был оставлен в полнейшем беспорядке. Остатки деревьев валялись повсюду. Мне пришлось их разрубать, а затем тащить через весь сад. Мне нравится заниматься подобными вещами: ты начинаешь ощущать, что делаешь что-то полезное, ане просто ездишь всю свою жизнь по кругу.

Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление, что мне очень нравится подстригать газоны или ухаживать за садом; на самом деле, совсем наоборот. Если бы у меня был выбор, я бы предпочел лес. Просто предоставил бы ему свободу расти, как растется, и забыл бы о нем. Но сначала я должен был убрать упавшие деревья. Именно тогда я и повредил свое плечо, после чего предстоящий перелет в Южную Америку грозил омрачиться ненужным мучением.

На самом же деле все прошло здорово. На самолетах Британских Аэролиний места в первом классе раскладываются, как кровати. Мне было очень неудобно спать на спине, но я вполне мог лежать на животе. Это было фантастично. Во время полета я не обедал, просто немного перекусил. Затем, голову на бочок, сон, и никаких проблем. Проснулся я за полчаса до посадки в Бразилии.

И эта роскошь резко контрастировала с тем, что встретило меня по прибытии в Сан Паоло. Просто удивительно, насколько счастливыми могут быть бразильцы, живя в таких ужасных условиях, ведь, если посмотреть на вещи логически, так могут жить только законченные оптимисты. Мне нравятся бразильцы, они очень веселы по натуре, но мне определенно не нравится Сан Паоло. Река, что протекает вдоль дороги из аэропорта — темно коричневого цвета. Возможно, она не столь плоха, как кажется, потому что птицы ловят в ней рыбу, так что, по видимому, в ней даже поддерживается жизнь. Но купаться в ней я бы не стал.

В этой стране я ощущаю дискомфорт. Когда ты думаешь о деньгах, зарабатываемых гонщиками в гонках, то начинаешь сопоставлять это с тем, как живут сотни тысяч людей в Сан Паоло. Это приводит к конфликту эмоций. Я не люблю смотреть на подобные вещи; но с другой стороны, может быть то, что мы должны знать о существовании подобной бедноты, вполне логично. Мне сразу же вспоминаются настроения определенной части людей в Северной Ирландии, у которых нет работы, и им кажется, что жизнь их очень тяжелая. Несколько минут, проведенные в Сан Паоло, могут радикально изменить их взгляд на ценность вещей.

Но, когда ты взбираешься в кокпит Формулы 1, проблемы мирового сообщества обычно уходят на второй план. Все остальное больше не имеет никакого значения, и с началом практики мне предстояло полностью сконцентрироваться на своей работе.

Впервые на моем болиде был установлен руль самой последней модификации. Он делал все. Помимо того, что на нем были рычаги, используемые в качестве сцепления и смены передач, там были также кнопки для радио, прокрутки сообщений на дисплее, включения ограничения скорости на питлейн, выбора нейтральной передачи и вызова таких дополнительных настроек, как изменение тормозного баланса. Поперек верхней части руля был размещен цифровой дисплей, выдававший времена на круге и прочую информацию, плюс лампочки, указывающие на момент переключения передачи, которые раньше располагались на бортовой панели болида. Использование руля для того, чтобы действительно поворачивать болид, казалось чистой воды совпадением.

Я выехал из боксов и не мог поверить в то, как трудно держать руль. Это было все равно, что держать вибратор, учитывая, конечно, что я никогда не имел дел с вещами подобного рода! Вибрации происходили от мотора. Каждый раз, когда мотор набирал 16 000 оборотов в минуту, сквозь мои руки проходили 16 000 вибраций. Я никогда не испытывал прежде ничего подобного, и мне стало ясно, что у мотора возникли какие-то проблемы. Я прошел первые два поворота, вышел на длинную прямую, но только как только я начал поворачивать в третьем повороте налево (как раз перед этим я решил выйти на связь с боксами, чтобы рассказать им о вибрации), вдруг — бац! — зад болида наехал на кочку, и я вылетел с трассы прямо в ограждение. Именно так. Я не мог в это поверить.

Болид резко повернуло влево и закрутило внутрь поворота; обычно, когда ты едешь на приличной скорости, болид выбрасывает на внешнюю сторону, но на этот раз я ехал настолько медленно, что болид пролетел насквозь траву внутри поворота и стесал о заграждение практически весь бок — колеса, подвеску, радиатор.

Я не знал, что и думать. Всякое, конечно, бывает. Других альтернатив, кроме, как возвращаться в боксы, у меня не было. Меня довезли прямо до бокса Сида Уоткинса, доктора ФИА. Со стороны авария выглядела достаточно серьезно, и врач осмотрел меня, но, в отличие от болида, со мной ничего страшного не произошло. До тех пор, пока не закончится практика, машину починить было невозможно, так что на этом пятница для меня была закончена. Пол круга и никакого прогресса.

Никто в команде не сказал мне и слова, поскольку по телеметрии было прекрасно видно, что я не шел на полной скорости. Это был легкий поворот, так что проблемы у меня были явно не в этом. В тот момент у трассы еще не было достаточного сцепления, и, возможно, покрышки еще не набрали свою рабочую температуру. Пусть так, но все равно я был шокирован.

Меня очень сильно волновала суббота. К моменту начала предквалификационной практики все остальные гонщики имели возможность проехать по тридцать кругов, так что они были подготовлены куда лучше меня. Однако, показав в течение четырех кругов вполне приличное время, я знал, что это не станет большой проблемой.

Я квалифицировался на десятом месте, что было вполне прилично, учитывая изменения, сделанные на болиде после тех проблем, с которыми мы столкнулись в Австралии. Мы вернулись к старой коробке передач, потому что новая продолжала ломаться, и ее нужно было конструировать заново. Это был неприятный момент, поскольку возвращение коробки 1995 года означало, что нам также следует вернуть и старый пол. Не знаю, это ли повлияло в Бразилии на управляемость болидом, но, определенно, он был не на высоте.

По трассе в Интерлагосе болиды движутся против часовой стрелки, и трасса эта обладает очень странной репутацией — те, кто преуспевает в Бразилии, по какой-то причине плохо выступают в остальных гонках, и наоборот. Тому, чтобы я показал хорошее время, еще не способствовала утечка топлива, обнаружившаяся за несколько минут до начала квалификации. Мне пришлось пересесть в запасной болид, на котором стоял дифференциал не последней модификации, что очень сильно меняло поведение болида в медленных поворотах.

В течение своего первого квалификационного круга я был очень осторожен, и тем не менее оказался всего в одной десятой от времени, показанным Михаэлем на тот момент. Времена других гонщиков постепенно улучшались, и моя позиция постепенно сползала вниз. Я выехал на другом комплекте резины и немного улучшил свое время, что немало меня удивило, поскольку мне не казалось, что я шел намного быстрее, нежели на первом круге. Оставалось лишь предполагать, что к этому времени улучшились характеристики трассы.

Я выехал в третий раз, и теперь Мика Хаккинен намеренно придержал меня, блокируя в середине быстрого правого поворота, так что мне пришлось сойти с наилучшей траектории. Про этот круг можно было забыть. Я дождался Хаккинена — если он думал, что очень умен, то я могу быть еще умнее — и придержал МакЛарен в начале его быстрого круга.

У меня оставался всего один круг. Я гнал из всех сил, но в последнем повороте задок болида сошел с траектории, и это стоило мне трех десятых секунды — очень большой разницы, как обнаружилось позднее. Михаэль стоял на втором ряду, а я на пятом. Между нами было всего пять десятых, но это были день и ночь.

Жаловаться смысла не было, поскольку я ехал на запасной машине, у меня не было правильных настроек, и я допустил ошибку. Но это никак не могло изменить тот факт, что на старте я стоял десятым, и в протоколе это выглядит совсем не здорово.

Обсуждая детали, мы провели кучу времени, и в гостиницу я вернулся лишь рано вечером. Сюда в Бразилию приехал мой друг Джеймс Боулс, у которого я время от времени останавливаюсь, когда бываю в Лондоне. Я оставил администраторам гостиницы специальные инструкции, чтобы его пропустили в мой номер. Он прилетел в 8 утра, но в 7 часов вечера он все еще сидел у гостиницы, потому что его не впустили ко мне в номер. Он был не очень-то счастлив! То, что рядом был Джеймс, делало жизнь более веселой, чем это было в Австралии. В отличие от Мельбурна, где команды размещались в разных отелях, разбросанных по всему городу, в Сан Паоло все жили в отеле Трансамерика, в основном потому, что он комфортабелен и расположен вблизи от трассы. И в результате местечко стало довольно тусовочным, особенно по ночам. Я же и на этот раз по ночам особо не гулял. Местной достопримечательностью был популярный ресторан Чурасскариа, где подают столько еды, сколько ты сможешь съесть. Мясо срезают огромными ножами, прямо на твою тарелку. Может быть, для одного раза это неплохо, но постоянное потребление огромных ломтей мяса не может довести до добра.

Когда я проснулся утром перед гонкой, у меня было такое чувство, что сегодня у меня мало что получится. На самом деле, это чувство не покидало меня весь уикенд. Даже перед тем, как поехать в Бразилию, я говорил людям, чтобы они не делали ставок на мои хорошие результаты в Интерлагосе. И пока что, выходило так, что я был прав, и мне не казалось, что могут произойти какие-то изменения к лучшему.

Уорм-ап прошел неплохо — но и не хорошо. Машина чувствовала себя нормально, не более того. Я сказал себе, что в гонке на что-либо рассчитывать не стоит, надо просто ее проехать, довести болид до финиша, и, может быть, набрать какое-то количество очков.

Затем, когда мы уже собирались выезжать на формационный круг, разверзлись небеса. Лило так, что трасса была затоплена водой, болид аквапланировал. Я думал: «Дааа, стартовать десятым по такой погоде — занятие не из приятных». Тут как раз и мотор стал сбоить, а на этой стадии с этим уже ничего нельзя было сделать. Я неплохо стартовал, но затем обнаружил, что не могу контролировать уровень нажатия на педаль газа, потому что из-за сбоя в моторе я не понимал, сколько мощности мне нужно добавить в отдельно взятый момент времени. И, когда в клубах дождевой пыли, мы выехали на прямую, народ начал меня обгонять.

Я был по-настоящему напуган. Я просто не мог ничего видеть — ни по бокам, ни спереди, ни сзади. Когда такое происходит, ты просто ведешь болид, надеясь, что едешь достаточно быстро, чтобы избежать кого-либо, кто едет позади тебя, но не настолько быстро, чтобы врезаться в того, кто едет впереди.

Гонки в мокрую погоду являются самой опасной частью Формулы 1. Самым ужасным местом трассы в Интерлагосе был конец длинной прямой. Деймон Хилл лидировал, и, если бы его развернуло посередине полотна, никто бы не смог разглядеть его. Мы бы все врезались друг в дружку, и это стало бы самой настоящей кровавой бойней.

Ты думаешь про себя: «Ну вот, настала пора что-то с этим сделать», но проблема состоит в том, что официальные лица сидят не там, где мы. Они высоки во всех смыслах этого слова. Они могут видеть болиды, и они делают вывод, что то же самое можем видеть и мы. Но если бы они проверили картинку с камеры, расположенной на болиде, то очень скоро бы они обеспокоились, насколько это на самом деле опасно. Ничего, по-видимому, не будет сделано до тех пор, пока не случится какая-то большая авария. В Бразилии это было сущим сумасшествием, и всем нам очень повезло, что с нами не случилось ничего страшного.

Из-за проблем в моторе я откатывался назад, но затем погода начала проясняться. Я по-настоящему боролся за то, чтобы остаться на трассе, мне казалось, что у болида сцепление с трассой отсутствовало напрочь. Я шел на один пит-стоп, потому что, если вдруг асфальт бы начал подсыхать, это дало бы нам отличный шанс, как можно дольше оставаться на трассе. В действительности же я заехал в боксы на три или четыре круга раньше, потому что нам показалось, что дождь будет продолжаться. Я одел еще один комплект дождевых покрышек, но вскоре после того, как вернулся на трассу, дождь прекратился и выглянуло солнце. Это означало, что мы потеряли еще 45–50 секунд на то, чтобы вернуться в боксы и одеть слики. Трасса подсыхала, но антикрылья на болиде были настроены на очень большую прижимную силу, рассчитанную на езду по, как нам казалось, мокрой трассе. Это означало, что посуху я был очень и очень медленен.

Я был так расстроен. Феррари выступало очень плохо, и мне было интересно, что по этому поводу думают люди. Я попытался прибавить газку, но как только это сделал, болид начал испытывать избыточную поворачиваемость, и я предпочел уходить с сухой траектории на мокрую, теряя на этом кучу времени. Меньше всего в этот уикенд мне нужна была еще одна экскурсия по траве прямо в ограждение безопасности. Это была одна из тех гонок, когда ты, вылетев, выглядишь полным идиотом. С дистанции сошло очень небольшое количество гонщиков, но я не мог себе позволить стать одним из них.

И только, когда трасса просохла практически по всей своей ширине, я смог по-настоящему ускориться; так, чтобы болид шел ровненько. Ближе к концу гонки я показал свои лучшие круги, но они были на секунду хуже оптимальной на тот момент скорости. Это было нереально, абсолютно нереально.

Деймон Хилл выиграл для Вильямса свою вторую гонку подряд. Я приехал на седьмом месте, чему был не очень-то рад. Команда же выглядела достаточно счастливой, поскольку Михаэль, проделав очень хорошую работу, смог финишировать на третьем месте. Конечно, очень сильно этому способствовал старт с первых рядов, но сам Михаэль был не очень-то весел. По ходу гонки он отстал от лидера на круг, и никто не смог вспомнить, когда в последний раз это с ним случалось, если вообще когда-либо было. Единственным для меня утешением служил мой лучший круг в гонке, который был всего на две десятых медленнее лучшего круга Михаэля.

Что ж, не менее приятно было и то, что на следующий день мы из Бразилии уезжать не спешили. Я взял шезлонг, разложил его перед бассейном, и стал раздумывать о том, что неправильного произошло за этот уикенд. Сказать по правде, я был слегка расстроен. Мельбурн снял с меня кучу прессинга, но теперь он возвращался обратно. В самом деле, я еще рассуждал о том, какой бы мне хотелось видеть над подиумом флаг. Я должен был быть таким счастливчиком.