СЧАСТЬЕ СИЛЬНОГО

СЧАСТЬЕ

СИЛЬНОГО

Чемпиону всегда трудно. Таль осознал справедливость этой старой истины, играя в XXV первенстве страны. Этот чемпионат был для него особенным. Во-первых, проходил он в Риге. Во-вторых, — и этот факт был важен уже для всех участников — четыре первых призера попадали на межзональный турнир, то есть получали возможность включиться в борьбу за мировое первенство. На шахматный престол Таль в то время не посягал и в мыслях, но перспектива сыграть в сильном международном турнире выглядела заманчивой.

Для турнира был предоставлен огромный зал Дворца науки. Зрителей собиралось до двух тысяч. Они не очень скрывали, что болеют за своего земляка, и это порой ставило Таля в щекотливое положение. Нередко он испытывал даже неловкость за слишком пылкий энтузиазм зрителей, но в то же время чувствовал, что этот энтузиазм заставляет его все время держать себя в боевом состоянии.

Первым противником Таля по воле жребия оказался Толуш. Зрители ждали многого от поединка между «старыми» соперниками. И чутье их не обмануло. Толуш в дебюте сыграл неточно, и Таль развил сильнейшую атаку и эффектно выиграл.

Сделав после оживленной игры ничью с Бронштейном, Таль затем встретился с Болеславским. С этим гроссмейстером у него были личные счеты: как известно, Болеславский в хорошем стиле выиграл у Таля в предыдущем чемпионате. Сначала казалось, что реванш состоится. Таль получил неплохую позицию, выиграл пешку. Но остальную часть партии он играл легкомысленно. Уже оказавшись в трудной позиции, Таль все еще пытался рваться вперед, но невозмутимого Болеславского такие наскоки не пугали, и он вскоре заставил Таля признать себя побежденным.

В четвертом туре состоялась уже известная нам партия с Авербахом, и после семи туров Таль имел четыре с половиной очка — в конце концов, не так уж плохо. Но затем он проиграл две партии подряд — Баннику и Корчному, причем во встрече с последним Таль просчитался в очень несложном варианте, что было особенно обидно.

В этот момент разговоры о том, что стиль Таля легковесен и что на него нетрудно найти управу, вспыхнули с новой силой. Но сам Таль не унывал. Подписав капитуляцию в партии с Корчным, он с несколько наигранной, правда, веселостью, сказал Кобленцу:

— Ну, начинаем финиш — восемь очков из девяти, и все будет в ажуре!

Кобленц в ответ поморщился: в чудеса он не верил, даже если их обещал сотворить Таль. Но тот, разозленный неудачами, действительно начал свой традиционный финиш.

Первым почувствовал на себе перемену настроения у чемпиона гроссмейстер Котов. Играя черными, Таль отчаянно «крутил», и в конце концов утомленный Котов допустил решающую ошибку.

После этого Таль играл с Таймановым и отложил партию с лишней пешкой. При доигрывании получился ферзевый эндшпиль. Как Таль с удивлением узнал после партии, эндшпиль был теоретически ничейным, причем Тайманову это было известно. Оба играли спокойно: один не знал, что он не может выиграть, другой знал, что он не может проиграть. Но спокойствие и сгубило Тайманова. Не дав себе труда задуматься, он сделал ход, приводивший к размену ферзей, после чего эндшпиль оказался проигранным.

Сделав затем ничью с Полугаевским, Таль снова встретился с гроссмейстером — на этот раз с Геллером. Партия с ним игралась на нервах, в зале не прекращался шум. Все понимали, что если и Геллер не остановит Таля, то чемпион, на которого уже никто не рассчитывал, может всерьез заявить о своих правах.

В испанской партии Геллер, играя черными, применил новый ход. Таль почувствовал, что может наскочить на подготовленный вариант, и применил необычное продолжение. Партия обострилась и резко пошла «вбок». А потом Геллера стали одна за другой подстерегать неожиданности.

Сначала Таль пожертвовал ладью за слона. Когда казалось, что инициатива иссякает, Таль вдруг предложил жертву другой ладьи. От второго дара Геллер отказался, так как белые развивали в этом случае сильнейшую атаку. Но чтобы принять такое решение, ему потребовалось более 40 минут. А потом Таль, не думая уже об атаке, решил просто разменять слона на коня, чтобы только перейти в чуть лучшее окончание. Однако предшествующая борьба так утомила Геллера, что он, обойдя благополучно столько подводных камней, вдруг допустил грубую ошибку.

Итак, Геллер не остановил Таля. Итак, три гроссмейстера — три очка. Итак, Таль уже где-то неподалеку от лидеров. Не все, оказывается, потеряно! После этого он выиграл еще у Фурмана и за три тура до конца делил с десятью очками второе-третье места со Спасским и всего на пол-очка отставал от Петросяна. Совсем не плохо, даже если учесть, что его по пятам преследовали Бронштейн и Гургенидзе.

И без того напряженная обстановка сильно осложнялась отборочным характером турнира. Поэтому на финише решающее слово оставалось за нервами. Таль, уже привыкший ходить по краю пропасти, испытывал приятное возбуждение. Он был уверен, что в трудную минуту нервы откажут кому угодно, только не ему.

Правда, в семнадцатом туре он ничего не смог поделать с Крогиусом, но только на полшага продвинулись вперед и все остальные соискатели призовых мест.

Но следующий тур нарушил статус-кво. В этот день Петросян сделал еще одну ничью — с Болеславским, а Таль разгромил Гипслиса и настиг лидера.

К последнему туру положение в ведущей группе выглядело так: Петросян и Таль — по одиннадцать с половиной очков, Бронштейн — одиннадцать, Спасский и Авербах — по десять с половиной. Если учесть, что в последнем туре лидеры встречались между собой: Таль играл со Спасским, а Петросян — с Авербахом, станет ясной напряженность обстановки.

Заключительный тур XXV чемпионата навсегда, наверное, запомнится его участникам и очевидцам. И прежде всего запомнится, конечно, партия двух молодых, соперничавших друг с другом гроссмейстеров — Таля и Спасского.

Партия эта имела исключительное значение и подтвердила, что в решающие моменты Спасский того периода пасовал перед трудностями морально-психологического свойства. Что же касается Таля, то он снова продемонстрировал свои великолепные бойцовские качества.

Начало партии показало, что Спасский настроен весьма решительно. Уже в дебюте он пошел на большие осложнения. Таль, игравший черными, принял вызов. В защите Нимцовича он применил редко встречающийся вариант с продвижением пешки на поле е4. Несколько стеснив игру белых, пешка эта должна была пасть смертью храбрых.

Полная скрытых нюансов и завуалированных комбинационных угроз партия текла тем не менее относительно ровно, ни одному из бойцов не удавалось надолго завладеть инициативой. В примерно равном положении Таль, который не любит пресных позиций, предложил ничью. Спасский отклонил ее. Принимая такое ответственное решение, он, возможно, руководствовался не только нашептыванием турнирной таблицы. Скорей всего, он возлагал надежды и на характер партии, в которой нетерпеливому Талю предстояло вести скучную позиционную игру.

Неудачное завершение дипломатических переговоров рассердило Таля. «Ждет, конечно, что я ошибусь», — подумал он досадливо и… тут же ошибся, позволив Спасскому захватить тяжелыми фигурами единственную открытую линию. Партия была отложена в позиции, где, как выразился один из комментаторов, у Таля было больше шансов на ничью, чем у Спасского на выигрыш. Но, как вытекает из этой несколько туманной формулировки, шансы на выигрыш все же у Спасского были, и не такие уж слабые.

Поздно вечером Таль с Кобленцем начали анализировать позицию, но то и дело звонил телефон и болельщики тревожными голосами упрашивали:

— Миша, а вы готовы к тому, что Спасский пойдет так?

— Миша, что вы будете делать, если Спасский сыграет эдак?

В конце концов телефон пришлось отключить. Анализ был прерван в пять часов утра: Кобленц под утро уснул прямо за столом.

На доигрывание Миша пошел спокойным: путей к выигрышу белых не было как будто видно. Но, как не раз случалось с Талем, уже по дороге на турнир он вдруг — понял, что при ином, чем они рассматривали дома, порядке ходов у Спасского все же появляются опасные угрозы.

Спасский подошел к столику со стаканом кефира, вид у него был усталый и измученный. Ага, значит, он тоже сидел над доской всю ночь и, значит, тоже не нашел или, во всяком случае, долго не мог найти выигрывающего продолжения.

И вот молодые гроссмейстеры, осунувшиеся и побледневшие, снова сели друг против друга. Хотя было утро и доигрывание партии передавалось по телевидению, публики было очень много. Без всякого преувеличения можно сказать, что вся Рига в эти часы склонилась над шахматной доской, где разыгрывался последний акт драмы.

Поначалу Талю пришлось худо: на протяжении многих ходов его король спасался бегством под непрерывным огнем дальнобойных орудий противника. Спасский постепенно сделал свое позиционное преимущество еще более ощутимым и в один из моментов мог выиграть. Но, как выяснилось после партии, ни, тот, ни другой из соперников этого не видел.

Вскоре, однако, наступил очень важный в психологическом отношении этап, когда белые уже не могли увеличивать давление, и постепенно на поле боя установилось равновесие сил. Таль это не столько понял, сколько почуял нутром. Почуял — и возбужденно насторожился. Спасский же, находясь под впечатлением прежнего благополучия, не допускал и мысли об опасности.

И вот он делает одну-две малозаметные неточности, и позиция совершенно откровенно приобретает обоюдоострый характер. Преследуемый вдруг обернулся, вынул меч и стал в угрожающую позу.

Нет, позиция у Спасского была еще не хуже, чем у Таля, но она стала заметно хуже, чем была до сих пор. И, вдруг осознав это, Спасский странно изменившимся голосом предложил ничью.

Таль помедлил с ответом. Его обуревали самые различные чувства. Он понимал, что Спасский сейчас в таком состоянии, когда обычно совершаются непоправимые ошибки. В глубине души ему было жаль Спасского. Но борьба есть борьба, и горе побежденным. Кроме того, существовали еще и требования спортивной этики: от исхода партии зависела судьба Авербаха, который в случае поражения Спасского попадал в заветную четверку, а также Полугаевского, получавшего гроссмейстерский балл. И Таль сказал:

— Давайте поиграем еще.

Настал момент, когда и белый король почувствовал себя не очень уютно в своих апартаментах. До сих пор он из надежных укреплений следил за ходом сражения в подзорную трубу, теперь же над его головой стали с воем проноситься снаряды.

Растерявшись от внезапной перемены декораций, Спасский разволновался и допустил грубую ошибку. И вот уже его король мечется под шахами, вот уже связана ладья, вот уже ферзь делает традиционный предсмертный шах — своего рода последнее слово перед казнью. А потом ошалевшие от радости болельщики стаскивают Таля в партер, качают и пытаются на руках вынести из зала…

А Спасский? Шахматы, увы, не ведают милосердия. Только самые близкие люди знали, что испытывал он в эти горькие минуты триумфа своего удачливого соперника. Для Спасского это был крах всех надежд. Отставая от лидера за два тура до конца всего на пол-очка, он не смог попасть даже в четверку и разделил с Полугаевским пятое-шестое места…

Авербах, которому победа Таля дала право на участие в межзональном турнире, не пошел на доигрывание, настолько он был уверен в победе Спасского. Выйдя затем из гостиницы по какому-то делу, Авербах услышал, как двое прохожих оживленно обсуждают шахматные дела, произнося то и дело: «Таль!.. Спасский!..»

— Не знаете ли, как закончилось доигрывание? — спросил он. — Удалось ли Талю спастись?

— Что?! — возмутились рижане. — Спастись? Таль выиграл!

Авербах мысленно чертыхнулся: ох эти сумасшедшие болельщики, всегда распускают фантастические слухи!..

Так как Петросян сыграл с Авербахом вничью, Таль вновь оказался победителем чемпионата. Второй триумф Таля произвел ошеломляющее впечатление. Для каждого вдумчивого наблюдателя стало ясно, что успех Таля на предыдущем первенстве не был случаен. Таль показал, что является одним из наиболее выдающихся гроссмейстеров современности.

Но настолько живуче было мнение о случайности побед Таля, что даже теперь, когда он удержал свою корону, не утихали разговоры о его дьявольском везении. Вспоминали не только партию с Геллером или нашумевшую партию со Спасским. Вспоминали и другие партии, в частности с Фурманом, где тот в выигрышном положении просрочил время.

Да, было такое. Но повторялась прежняя история, знакомая до мельчайших деталей: критики Таля рассматривали не всю партию, как единое целое, а выхватывали какой-то отдельный кусок и по нему, оторванному от предшествующей и последующей борьбы, судили о всей партии.

С Фурманом было так. В старинном варианте Таль переиграл противника и в хорошей позиции имел лишнюю пешку. Вдобавок ко всему Фурман попал в цейтнот. Вместо того чтобы заняться спокойной реализацией перевеса, нетерпеливый Таль ринулся в авантюру: затеял сложную комбинацию с жертвой ладьи и ферзя. Он уже отдал ладью за легкую фигуру и собирался было расставаться с ферзем, как вдруг увидел, что комбинация не проходит. Правда, ошибочная сама по себе, комбинация потребовала от Фурмана дополнительного расхода времени. И когда Таль понял, что просчитался, он понял и другое — что противник просто не успеет сделать положенное число ходов. И действительно, на 37-м ходу Фурман просрочил время.

Так разве не Таль своей игрой «вогнал» противника в цейтнот? Разве не он заставил Фурмана подолгу задумываться над ходами, разгадывать ловушки, обходить скрытые угрозы?

Насколько живучей была тенденция не замечать достоинства стиля Таля, показывает такой пример. Вот как спустя два года с лишним один знаток шахмат описывал случай с ошибкой Геллера:

«В действительности дело было так. Геллер в напряженной комбинационной борьбе выиграл качество, но не партию. Фигур на доске оставалось мало. Геллер спокойно гулял по сцене и, как сейчас помню, улыбаясь, разговаривал с Котовым. Затем, увидев, что Таль сделал очередной ход, он подошел к доске и с хладнокровнейшим видом, ни минуты не думая, подставил ладью под бой…»

Вот, оказывается, как все просто. Не было, значит, неожиданных ударов, ловушек, угроз, а гроссмейстер Геллер ни с того ни с сего взял да и подставил ладью под удар! Геллер, оказывается, и спокойно гулял, и улыбался, и с хладнокровнейшим видом играл — никаких волнений! Как будто в шахматной борьбе, предельно насыщенной глубокими и скрытыми психологическими переживаниями, по внешнему виду участников можно судить об их внутреннем состоянии! Быть может, Геллер улыбался и тогда, когда протягивал Талю руку и поздравлял его с выигрышем партии, быть может, он, как истинный спортсмен, делал это и с хладнокровнейшим видом, но вряд ли по улыбке можно судить о том, как шла борьба и каких трат нервной энергии она стоила.

Набившие оскомину разговоры о везении Таля, о неправомерности некоторых его побед показывали, что даже для довольно искушенных в шахматах людей в успехах Таля, в его игре крылось что-то странное, непонятное. Да, что и говорить, Таль загадал своим соперникам и комментаторам загадку, и то, что эта загадка была не из легких, подтвердили ближайшие события.

Впрочем, самого нашего героя разговоры о его везении уже не огорчали. Его стиль выдержал двойной экзамен — в Москве и Риге. Он убедился, что стремление к острой, рискованной игре позволяет ему добиваться необычайно высокой результативности. Он пришел к твердому выводу, что без риска нельзя побеждать.

Все складывалось удачно не только на шахматных полях. Чемпион страны сдал государственные экзамены на «отлично», защитил диплом — «Сатира в романе Ильфа и Петрова „12 стульев“». Его трактовка образа Остапа Бендера, в котором он нашел много положительных черт, была признана если и не безупречно правильной, то, во всяком случае, бесспорно оригинальной.

Закончив университет, Таль отправился на Черноморское побережье. Мать надеялась, что ее мальчик наконец-то отдохнет. Но когда Таль попал в дом отдыха, он быстро пристроился к бригаде художественной самодеятельности, выступал с конферансом, куплетами, пародийными песенками. Некоторые песенки сочинил сам. Бригада, в которой были студенты консерватории из Донецка, несколько актеров и любителей, с успехом гастролировала по побережью.

Миша чувствовал себя счастливым. Правда, он, кроме того, выступал еще с лекциями и сеансами одновременной игры и сильно уставал, но веселая жизнь с постоянными разъездами, шумный прием, который устраивала ему публика — он уже был знаменит, — наконец, возможность проверить свои актерские если не способности, то наклонности — все это очень ему нравилось.

Правда, как только он узнал, что может в составе студенческой команды выступить в Варне в очередном первенстве мира, он, не задумываясь, немедленно полетел туда. Возможность поиграть в шахматы он упустить не мог.

В Варне Таль играл на первой доске и набрал восемь с половиной очков из десяти — превосходный результат. Это было в июле. А в августе он уже находился в Югославии, в Портороже, где начинался межзональный турнир. Михаил Таль вступил в борьбу за мировое первенство.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.