2

2

— …Так пойдете к нам в цирк?

— Зачем? На лошади ездить?

— Просто ездить и медведь умеет. А у Филатова медведь не только скачет верхом по кругу, но сам спрыгивает со стремян и уводит лошадей под уздцы в конюшню. И приглашаю вас потому, что в цирке есть школа верховой езды.

— Я видел. Лошади все разукрашенные, зачем-то через огонь прыгают. Это все ненастоящее. У нас на ипподроме — стипль-чез например: тридцать мертвых препятствий, помните Вронского в кинофильме «Анна Каренина»?

— Вы, Саша, глубоко необразованный человек — в смысле цирка. — Голос у Виолетты звучал мирно, но обезоруживающе уверенно. — Вы смогли бы, например, сальто с плеч партнера на полном скаку сделать?

— Да нет, но…

— Вот видите! А выйти в стойку на руках в то время, когда лошадь берет барьер? Или вот «тройной курс» — это когда три наездника одновременно прыгают на спину лошади? Да что там говорить: как бы Анна Каренина ни ахала на трибунах, ваш Вронский не смог бы сделать самого элементарного, самого простого, что в цирке любой начинающий наездник умеет, — скакать одновременно на двух лошадях, стоя ногами на седлах и не держась за поводья…

Саша очнулся от дремы внезапно, будто его толкнули. Как ожог, пронзило вдруг стыдом воспоминание о записке Виолетте. Обиду и боль, полнившие его до краев, сменило отвращение к себе.

Поезд стоял у переезда. Приветливая, высвеченная солнцем дорога уводила в синеватый сумрак елового леса. Соскочить? Еще не поздно. Но зачем? И куда идти?

Анвар Захарович, развалясь напротив, глядел маслянистыми, цвета нефти, глазами, которые, казалось, ничего не выражали.

Сладко пахло свежим сеном. Две молодые караковые лошадки капризно поднимали морды над нетронутыми рептухами. Саша поднялся, привычно погладил лошадей по шеям.

— Ничего, ничего, не бойтесь. Почему не кушаете? — С усмешкой оглянулся на Анвара. Тот сидел по-прежнему недвижно, будто спал с открытыми глазами.

Поезд плавно тронулся.

За раскрытыми дверями товарного вагона проплывали желтые поля: цвела горчица.

Человек, разбив чашку, первые мгновения начинает бессмысленно приставлять один к другому осколки, словно бы надеясь, что они срастутся. Так Саша в отрывочных мыслях пытался соединить свое прошлое с неопределенным настоящим своим положением, хотя и понимал тщетность таких усилий. Но все-таки он был слишком юн и гибок, чтобы сломаться до конца, и тихое утро надежды уже занималось для него…

— Я ничего не умею из трюков, но запросто научусь, если захочу, — нечаянно выдал себя Саша.

Анвар как будто не заметил.

— Талант прекрасен всегда и во всем, в чем бы он ни выражался, — сказал он, обращаясь в сторону лошадей. — Всего боятся и нам не верят, а ведь их ждет… что их ждет? Да! Цирковая карьера. Иди сюда, мальчик, гляди. Видишь, орел? Высоко он взлетел? Высоко!.. Как думаешь, что переживает? Может, знает, что им восхищаются, оттого так надменно смотрит вниз на людей? А может, ему просто тоскливо и скучно, может, он просто голоден и мечтает высмотреть да сожрать какого-нибудь полудохлого крысенка? А если кормить этого орла досыта и до отвала — не померкнет ли для него радость жизни, не пропадет ли и сам смысл ее?

— А в чем смысл? — Саша пересел поближе к дверному проему, не хотелось, чтобы Анвар Захарович видел его лицо.

— В чем? В вечной жажде. Жаждать всего и никогда не обжираться: ни славой, ни любовью, ни почетом, ни богатством. И не упиваться своим горем. Тоже важно.

Анвар пошевелился на сене, прочувственно покашлял. Он готовился рассказать любимейший эпизод своей жизни, с которого, собственно, и началась его всеобщая в этих местах известность.

— Работал я с верховыми долго, несколько раз скакал и в призах, но не было у меня заветной лошадки, на которой мог бы я прославиться. И как дерева суховерхого не отрастишь, так коня сухопарого не откормишь — все мечтаниями лишь пробавлялся, пока не уродился наконец на заводе перспективный жеребенок. Приосанился я, уж командировочные деньги получил, чтобы со своим трехлеткой на Пятигорский ипподром ехать, как — хлоп! — к директору в кабинет вызывают. Директор говорит мне, дрожа и голосом спотыкаясь: «Начальство высокое из Москвы едет, а зачем — не знаю. Так что будь готов на всякий случай…»

В чем дело? А вот в чем.

Шел в то время на экранах нашей страны один вестерн — американский боевик со скачками и падениями лошадей. Наших киношников зависть взяла: «А мы нешто лаптем щи хлебаем? Мы тоже могем такую фильму состряпать». Вот и решено было снять немедленно такое кино, чтобы лучше всех вестернов было.

Понаехало к нам на завод полным-полно всяких писателей и артистов, стали кино «Смелые люди» снимать. Меня тоже в киношную группу отрядили: помогал я дрессировать лошадей, подменял артистов, которые не умели как следует верхом ездить, а вернее — как следует падать не умели.

Три года из-за этого я потерял, не скакал совсем на ипподромах. Жалко, конечно, хотя утешение есть: намечалось по плану директора картины угробить во время съемок семь лошадей, на самом деле ни одна не погибла, в этом есть и моя заслуга.

А потом уже все бывало. Даже Дерби два раза брал. — Анвар зевнул, надвинул свою большую кепку на глаза.

В вагоне стало тихо. Лошади освоились, без боязни переступали ногами по обитому гофрированной резиной полу, выдергивали из рептухов клочки сена.

В самом деле: допустим, Саша выиграл бы вчера Дерби — потускнела ли бы от этой очень значительной и громкой победы та его первая в жизни скачка, про которую напомнила мать? Нет, и никогда она не потускнеет, какие бы впереди ни ждали новые удачи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.