Глава X Галопом по Европе

Глава X

Галопом по Европе

Через две недели после скачки на Лонгшампском ипподроме Анилину предстоял старт в Кёльне.

Как часто с ним случалось, в поездке он ничего не ел, опять рассопливился и расчихался. Здесь надо оговориться, в скобках, что повышенная чувствительность Анилина ко всем изменениям в пище, в условиях содержания, в погоде не были свойственны ему лишь — это особенность всех чистокровных верховых, да и вообще — всех лошадей. Это ведь только говорится так — «лошадиное здоровье»: этими словами лишь сила и выносливость подчеркиваются, но не стойкость перед суровостью жизненных обстоятельств. Или вот говорят еще любители спиртного — «лошадиная доза». И это лишь фраза: организм самого сильного жеребца не справится даже с половиной того алкоголя, что принимают внутрь иные «тотошники» за один скаковой день. И плакат о вреде курения лишь для несведущих выглядит убедительно: де, капля никотина даже лошадь убивает! Но того в плакате не предусматривается, что для любой лошади смертельной является доза яда, в семь раз меньшая, чем для человека, или что лошадь может погибнуть от разряда электрического тока, силу которого человек пальцами рук даже и не почувствует. К изменениям температуры лошади привычны, способны переносить и лютую стужу, и африканскую жару, но вот сквозняки — нож острый для них. Потому-то тогда, при переезде из Парижа в Кёльн Анилин занемог — железнодорожный вагон хоть и утепленным был, но на ходу поезда продувался насквозь. Насибов тогда сильно переживал: поставил Анилину термометр — жар, чуть не под сорок градусов, уж не воспаление ли легких?!

Но все обошлось хорошо. Стоило Анилину попасть в знакомую уютную конюшню, где вдосталь было сладкого сена, овса, отрубей, моркови и сахара, как все его недуги будто рукой сняло. Секрет быстрого исцеления заключался, ясное дело, не только в конюшне да в еде — он всегда жил с комфортом и вкусно питался, а в том еще, наверное, что он сразу вспомнил: здесь его уже чествовали!

И суетиться не надо — времени впереди как раз. И никаких тебе сюрпризов, все знакомо, понятно — куда как с добром.

На следующее утро Кулик подседлал его, и он катал на себе Николая шагом, рысью и легким галопом по песчаной и травянистой дорожкам. А в вечерние сумерки — самое любимое его время дня — просто моцион, променад перед ужином.

За неделю до стартов — «под галоп», в среду галоп правдашний.

Одно из таинств жокейского искусства — чувство пейса. В отличие от наездников, которые восседают в колеснице, держа в руках вместе с вожжой секундомер, жокей должен определять резвость скачки на глазок. Эта относительная (не отрешенная, не безусловная — сравнительная по отношению к другим лошадям) скорость, которую жокей каждосекундно определяет про себя и которой руководствуется, решая, как сложить скачку, и называется пейсом. Николай проскакал контрольный галоп на две тысячи четыреста метров, у отметки его ждал с секундомером Кулик. Нажав на головку хронометра, он спросил:

— Как по-твоему, сколько?

— Две сорок, — без раздумья бросил Николай.

— Гениально! — восхитился Кулик. — На полсекунды всего промазал.

Анилин мчался, значит, со скоростью легкового автомобиля — почти шестьдесят километров в час, но когда его расседлывали, стоял в паддоке свеженьким, будто в легком кентере прошелся: живот при вздохе поднимался не высоко, ровно, кожа почти не вспотела, он шлепал нижней губой и озирался по сторонам, словно просился еще раз на круг. Ветер заголил ему гриву, и он стал похож на патлатого подростка-забияку.

Николай огладил лошадь, с удовольствием ощущая под рукой упругую и нежную кожу. В большом порядке был Анилин, и Насибов мысленно похвалил себя за то, что в Париже не потребовал от лошади всех ее сил: Си Берда все равно бы не обогнал и к Большому призу Европы не был бы готов.

Утром, придя в конюшню, Николай задал всегдашний вопрос:

— Как Анилин?

— Накушавшись, почивать легли-с!..

— Овес весь съел?

— Хоть бы единое зернышко приличия ради оставил!

— Молодчик! А грум из французской конюшни плачется: у них лошади разнервничались, как индюшки, ничего в рот не берут.

— Наш добавку просил.

Анилин был в прекрасной спортивной форме.

Перед трибунами огромный, в несколько обхватов, циферблат секундомера. Рядом — еще более огромное, в два лошадиных роста — кольцо с надписью: «PREIS VO EVROPA».

Большой приз Европы привлек внимание многих коннозаводчиков: западногерманские газеты писали как о вероятном победителе про своего крэка Кронцейга, с серьезными намерениями привезли в Кёльн французы Логопеда, а англичане — Алкалда, выигравшего подряд несколько крупных состязаний.

Ажиотаж в прессе был великий, предсказывали упорную борьбу, однако на дорожке Анилин боролся лишь сам с собой — шел на рекордное время, пройдя дистанцию без соперничества, а следовательно, и без необходимости выкладываться полностью. Кронцейг затерялся в общей ватаге неудачников. Шум удивления и разочарования на трибунах был Анилину лучшим приветствием.

Вне конкуренции скакал Анилин на ипподромах Европы и в следующем году. Выиграв все до единого старта, какие только он принимал — приз Будынка, имени СССР, приз Пекина, Большой Кубок социалистических стран, — снова приехал в Кёльн, чтобы вторично попытаться взять приз Европы.

Англичане привезли высококлассного жеребца Сальво, очень веря в его полный успех, этот скакун был вторым в призе Триумфальной арки. Двух отличных лошадей прислали французы, да и сами немцы готовились очень серьезно.

Накануне розыгрыша приза — в субботу 22 октября — на Кёльнском ипподроме возник забавный спор.

Президент ипподрома пригласил для рекламы за особую плату лучшего жокея Франции Сен Мартина.

Реклама, что и говорить, была манящей. Перед интернациональными скачками прошло несколько внутренних западногерманских, и Сен Мартин выигрывал их в блестящем стиле одну за другой. Он грациозно сидел в седле, был на диво искусен в управлении лошадью, езду на дистанции рассчитывал без промашек и побеждал, как правило, концом: поотстав, на финишной прямой давал лошади бурный посыл — словно выпад шпаги, молниеносный и меткий! На трибунах, естественно, буря восторга — артист, да и только!

То ли взыграло самолюбие у Николая, то ли подшутить над французом ему вздумалось, но он сказал президенту ипподрома:

— Сейчас я сниму вашу рекламу.

Тот в амбицию:

— Не за этим приехал сюда великий Ив Сен Мартин!

Сам француз обеспокоился:

— Что, на Анилине?

— Нет, Анилин будет выигрывать завтра, а сегодня пойдет в кон его младший братишка Аншлаг.

Только по тому, как шало блестели черные глаза Насибова, можно было понять, что «младший братишка» как раз и есть вроде того, которого герой пушкинской сказки выпустил на соревнования с бесенком. Но Сен Мартин ничего не знал про поповского работника Балду, шутку не понял.

— Не слышал, не слышал про братишек, — вполне успокоенно сказал он, да еще и добавил явно с подначкой: — Я больше Абендштерна опасаюсь…

— Правильно, потому что остаться третьим — совсем не в дугу.

Так, подзадорив друг друга, начали готовиться к скачке на международный приз Бер Мемориал — это приз в память бывшего вице-президента местного скакового общества.

Сен Мартин ехал на жеребце Сан Солели: одна из лучших немецких лошадей — ни больше ни меньше, во всяком случае борьба с ним Аншлагу по плечу. Но по западногерманским правилам, иностранные лошади при прочих равных условиях должны нести вес на три килограмма больше немецких, так что у французского жокея была даже немалая фора: его скакун нес пятьдесят шесть килограммов, Аншлаг — пятьдесят девять.

Приглашают на старт. Конюх подсадил Сен Мартина, тот вспорхнул над лошадью и ткнулся сухим задом в седло. Сел хватом, несколько рисуясь и, конечно, в убеждении, что приз станет сейчас его легкой добычей. Казалось, что и лошадь знала цену своему жокею, она несла его к старту легко, бережно — словно боялась расплескать. Перед сеткой замерла, согнув шею, и стала терпеливо, знающе ждать.

Аншлаг тоже не хотел ударить в грязь лицом — и он встал так, словно все четыре ноги ему вкопали в землю. С достоинством подъехал и немецкий жокей Лангнер на Абендштерне.

Трибуны заурчали в предвкушении божественного зрелища. И они не обманулись в ожиданиях: было на что посмотреть!

Насибов, Лангнер и Сен Мартин были чемпионами среди жокеев своих стран, и предстояло соревнование прежде всего именно между ними. Это определяли и условия скачки: длинная, трехкилометровая дистанция, тяжелый, размытый долгими холодными дождями круг.

Сначала все мчались одной ордой — караулили друг друга. Но уже в первой половине пути жокеи-звезды явили свое полное превосходство над остальными, отделились на большой просвет и повели борьбу лишь втроем.

Вот где чувство скорости играло решающую роль! Поняв сразу же, что скачка складывается резво, Насибов наметил для себя выигрывать ее концом. Был ли риск в том, что он преодолел в себе соблазн тут же, не мешкая, настигнуть улетевшего вперед и проходившего пятисотку за тридцать секунд Сен Мартина? Ведь чего доброго, и не успеешь его потом достать… Но нет, расчет Николая не поднимать хлыста до последней прямой, а перенести всю остроту борьбы на финиш и там вырвать победу с помощью «железного» посыла оказался безошибочным.

Сен Мартин самонадеянно и беспечно занимал голову скачки. Последний поворот, решающая прямая — кажется, что он определился на первом месте твердо и окончательно. Так многие зрители решили, уже хлопают и кричат «браво!», но трезвый голос диктора предупредил по радиотрансляции:

— Еще ничто не ясно, последнее слово будет произнесено на последних метрах.

Он как в воду смотрел.

Насибов отдал повод, одновременно вывернул хлыст. Аншлаг начал быстро сглатывать расстояние, отделявшее его от лидера. Вот уже совсем рядом, прямо перед глазами, иссеченный «палкой», ставший полосатым, как у зебры, круп Сан Солели. Немецкий жеребец притупел, шел явно не ходко, хотя жокей лупил его немилосердно.

Мгновение продержалось рядом и ушло за спину искаженное досадой и ставшее от этого старческим и некрасивым лицо Сен Мартина. Дымчатая грива лошади пласталась на ветру, почти задевала правую на отлете с хлыстом руку Николая, и он даже успел различить, что белых волос в гриве несколько больше, чем черных.

Когда ничего уж не стало видно, Николай стал ориентироваться на слух. Уловил, что копытный перестук за спиной начал дублироваться, и понял, что с Сен Мартином еще кто-то вступил в борьбу. Судя по реакции трибун, которые всколыхнулись единым радостным придыханием, это борьбу повел немецкий жокей, и повел небезуспешно.

Так оно и оказалось: перед финишной чертой французского жокея обошел еще и Лангнер на Абендштерне.

С трибун сбежала какая-то пожилая дама с букетом осенних цветов, крупных и ярких. Она улыбалась при этом, но как-то не очень весело, даже несколько сумеречно: наверное, она собиралась преподнести хризантемы и георгины своему соотечественнику, а уж на худой конец Сен Мартину, скакавшему на немецком коне.

Аншлаг словно бы понял ее неудовольствие и сам раздосадовался: вытянул из рук Николая букет, пожевал его и брезгливо выплюнул — видно, садовые цветы не вкусны.

Немецкие газеты назвали Аншлага «новым Анилином», рассмотрели в нем высокий класс, с чем истинные знатоки не могли согласиться, понимая, что шумиха поднята единственно для того, чтобы утешить Сен Мартина и Лангнера: Аншлаг хоть и одержал за свою жизнь несколько блистательных побед, никогда не входил в число лошадей выдающихся.

Насибов был доволен — приятная победа, почетный именной приз и награда в десять тысяч марок, а Сен Мартин в этот же вечер погрузился в самолет и отбыл во Францию, не оставшись на приз Европы.

Все хорошо, но ведь не за тем же приехали сюда, чтобы Сен Мартина осрамить и рядовой приз взять. Конечно, главная цель — завтра.

По утрам Анилин обычно, заслышав вошедшего в конюшню Насибова, поднимался и, пока тот шел по коридору, успевал сделать «физкультурную зарядку». Люди не все занимаются утренней гимнастикой, хотя все знают, как это полезно, а лошади делают ее без всякой агитации. Сразу же после сна сначала непременно несколько раз потянутся, резко и ритмично, словно бы по счету «раз-два-три-четыре!». Затем идет непрерывная серия упражнений, при которой вздрагивают и напрягаются все мускулы. Заканчивают они зарядки глубокими и шумными вздохами и выдохами.

Когда Николай подходил к деннику, Анилин поворачивался ему навстречу и издавал довольное ржание.

А в это утро произошло невероятное.

Анилин не только не приветствовал Николая голосом, но даже и на ноги при его появлении не поднялся!..

Первая страшная догадка: «Заболел!»

— Алик, подъем! — понудил его голосом Николай.

Анилин мешкотно, через силу будто бы и с большим неудовольствием повернул голову. Мимика у него развита слабо, но взгляд всегда честно и правдиво выражал настроение и физическое состояние. Нет, он не болен: его оливковые глаза не были опавшими, наоборот — они вспухли и блестели дерзостью, почти гневом.

— Что за фокусы, Алик? — изумился Насибов.

Анилин ворохнулся, но в последний момент раздумал вставать и только заржал — коротко и отрывисто.

— Эдак, э-эдак… — озадачился Николай.

Он отлично знал все оттенки голоса Анилина. Сильным и продолжительным ржанием выражались радость и удовольствие, сиплым и коротким сообщалось о боязни чего-то, дребезжащим и прерывистым — о каких-то физических недугах. Сейчас он сказал Николаю, что сильно рассержен на него.

— Ты, значит, осерчал на меня? Но за что?

Анилин печально повернул голову в сторону денника, в котором стоял Аншлаг.

Николай тоже перевел туда взгляд.

Вчера после скачки, радуясь победе над Сен Мартином, он был менее внимателен к Анилину, чем обычно, и больше, чем обычно, обласкал Аншлага. Так, может, этим остался недоволен Анилин? Ревнует?.. Но возможно ли такое?

Точного ответа Николай найти не мог, но одно было ясно: Анилин желает, чтобы сейчас его жокей, вопреки заведенному правилу, первым подошел и оказал бы какие-то особые знаки своего благорасположения.

Насибов почесал Анилину шею под гривой, достал из кармана загодя подобранный в ворохе привезенной на ипподром травы букетик полевого осота. У Анилина много любимых лакомств — приносит ему Николай снопики, сложенные из богородской травы, тмина, душицы, мяты или цикория, пучочки тысячелистника или чабреце. Ну и, само собой, люцерна и клевер, райграс, овсец, овсюг и настоящий овес. Но не было для него угощения слаще, чем этот колючий, с нелепыми, на репей похожими цветочками белокровный осот — растение, в деревнях презираемое и безжалостно преследуемое. Этот сорняк и изгой, отвергаемый и коровой, в желудке которой может перевариться, кажется, едва ли не ржавый гвоздь, приводил всегда Анилина в восторг и делал его бодрым и веселым.

Сейчас он, конечно, не мог не понять, что такое роскошное угощение мог поднести лишь истинный и бескорыстный друг. Жадно проглотив пучок осота, Анилин выразил свою признательность за него голосом: начал с низких, густых нот, затем бархатный тон постепенно перешел в высокий, будто звенящий.

Восстановились мир и дружба. Но как начался этот день необычно, так необычно он и кончился…

Приз Европы оспаривало десять лошадей: пять из ФРГ, по две из Франции и СССР и одна английская.

Анилин, как прошлогодний победитель, нес самый большой вес — шестьдесят два килограмма, почти на полпуда больше второго фаворита скачки Сальво (это, наверное, несколько десятков ключей, причем вместе с замками!).

Николай распределил плоские свинцовые грузила — часть в потник, часть в седло, остальные себе в карманы. Сделал круг, проверяя надежность подпруги и приглядываясь к главному сопернику — гастролеру из Англии: Сальво прохаживался рядом, шлепая по лужам и нетерпеливо взбрасывая голову. Скакун от ноздрей до пят, легкий и гибкий в движениях, он выделялся своим порядком: крепкий, блестящий, горячий! Впрочем, и другие лошади были сухи и готовы.

Дул сильный ветер, дождь сек в лицо, и лошади норовили встать к стартовой сетке задом, выстраивались долго и неохотно. А одна кобылка до того рассердилась, что остановилась в сторонке и набычила голову, этой своей позой объявляя: бейте — не бейте, что хотите делайте, не побегу. И вправду не побежала, осталась на старте.

Вчера Николай выиграл «концом», но сегодня надо идти «на класс» — на мокрой дорожке и с очень большим грузом Анилин не сможет сделать броска на финише, надо брать на силу — так решил Насибов. Он правильно решил, но допустил одну ошибку, которая чуть не стала роковой.

Анилин сразу же бесцеремонно занял бровку и повел скачку. Лидировал уверенно. Ни одна из девяти лошадей даже не пыталась обойти.

Обычно все волнения случаются на финишной прямой, но Николай решил на этот раз лишить зрителей удовольствия: резко прибавив скорость, он далеко ушел от всех, чтобы даже и видимости соперничества не было.

Каких-то тридцать-сорок метров оставалось до столба, казалось — уж и пешком можно пересечь черту вперед всех. Поверив в победу, Насибов сложился — так говорят спортсмены про пассивное поведение жокея на финише. Он стал оглядываться по сторонам, засмеялся даже, увидев, как в коротко и ровно остриженных кустах на внутренней бровке заскакали испуганно, словно зайцы, фотокорреспонденты и кинокорреспонденты. А раз ослаблен посыл, значит, борьба окончена: Анилин начал останавливаться. В пересказе все это выглядит длинно и может показаться, что на это много времени ушло, но нет — тут всего несколько секунд было упущено, но их хватило английскому жокею Мерсеру на то, чтобы изменить положение на дорожке.

Не зря эта лошадь выделялась порядком: Сальво сделал невероятнейший бросок. Насибов спохватился, когда уж почувствовал на затылке его дыхание.

Вожделенную черту пересекли вместе, и диктор долго не объявлял имя победителя: опять все должен решить фотофиниш.

— И чего ты головой вертел? — огорченно спрашивал Кулик.

— А для чего же тогда шея человеку? — отшучивался Насибов, но было ему очень невесело. Вытирал Анилина махровым полотенцем, сочувствие у него искал: — Вот какую рюху дали мы с тобой, Алик… Надо же — никогда такого не случалось!

На этот раз фотография была в нашу пользу — белый нос Анилина высунулся вперед на несколько сантиметров, а объявили так:

— Анилин выиграл «голову».

Через три дня западногерманская газета «Спортивный мир» под огромным — через всю полосу — заголовком: «Превосходство Анилина поставлено на карту», хоть и попыталась как-то принизить значение победы, вынуждена была признать:

«Русская чистокровная порода благодаря исключительной лошади Анилину держит нас много лет в рамках так же, как и наших соседей на юге и на западе. Это, конечно, огорчительно для нас, но Анилин, который второй раз получил Большой приз Европы, сейчас в таком порядке, что в этой самой Европе у него нет соперников. Тому, кто не был здесь, трудно по фотографии судить о фактическом превосходстве Анилина».

О кёльнской победе рассказали всему миру газеты, радио, телевидение, кино. Анилин был назван лучшей лошадью 1966 года.