РОБЕРТ Дж. ФИШЕР: МЕСТО В ШАХМАТНОЙ ИСТОРИИ

РОБЕРТ Дж. ФИШЕР: МЕСТО В ШАХМАТНОЙ ИСТОРИИ

Уже в конце 60-х годов, когда выигрыш партии стал рассматриваться как сверхзадача, появились признаки новых, «прагматичных» шахмат. И если «неоромантики» еще могли позволить себе роскошь эксперимента, то «профессионалы» стремились к долговременному, заранее прогнозируемому успеху. Последних не смущала «иррациональность» начальной позиции, и с первых же ходов начинался поиск универсальных планов и систем. Среди тех, кто начал поиски этого нового, рационального метода игры был и Роберт Фишер.

Уместен в этой связи вопрос: в чем его творческая индивидуальность, вклад в теорию и практику игры?

«Фишер представляет собой огромную шахматную силу, – писал Борис Спасский. – Великолепный гроссмейстер чистого, ясного стиля».

Он владеет, подтверждали и другие авторитеты, всем арсеналом боевых средств – быстротой и точностью расчета, остротой комбинационного зрения, филигранной техникой и незаурядным мастерством стратега.

Налицо, таким образом, все признаки классического позиционного стиля. С учетом, конечно, требований сегодняшнего дня, профессионализации шахмат и всевластия коэффициентов профессора Эло.

Следовательно, даже шахматистам мировой элиты, в отличие, скажем, от корифеев прошлого, приходилось решать сразу несколько единовременных задач – находить верный ориентир в информационном «буме», сохранять гибкость мышления и универсальность стиля. Не говоря уже о постоянном поиске равнодействующей между спортивными и творческими установками. Как будто все та же триада: дебют – миттельшпиль – эндшпиль. Те же «географические» координаты шахматной доски и силовые векторы фигур в центре и на флангах. И всякий раз – непредсказуемая новизна открытий, неотложный вопрос: как элементы апробированных схем трансформировать в новую оригинальную идею?

Достижения Роберта Фишера на рубеже 60 – 70-х годов бесспорно свидетельствуют, что раньше других в этом преуспел именно он.

Все сложное, иррациональное, непредсказуемое он сводил к простым, можно сказать, элементарным, функциям, но, изучая позицию поэтапно – от простого к сложному, от предпосылок до воплощения замысла в жизнь, – всегда представлял, каким образом эти составные образуют единый стратегический план.

В домашней лаборатории велась классификация типовых позиций, делался упор на хорошо апробированные технические приемы, будь то атака на нерокировавшего короля в центре или использование комплекса слабых полей на фланге, план развития в «огнеупорной» дебютной системе или реализация перевеса в эндшпиле.

Преимущества «кабинетного» метода подтвердила турнирная практика.

Прежде всего, это, конечно, экономия времени и сил в преддверии решающих событий, но и гарантия от грубых ошибок и сюрпризов соперника на стадии технической реализации. Кроме того, «побочные» угрозы – возможность заманить оппонента на домашнюю заготовку и воспользоваться пробелом в его теоретических познаниях. Симптоматично, что многие типовые положения Роберт Фишер разыгрывал как бы автоматически, «проскальзывая» хорошо отработанные стадии, а затем, добившись определенного материального или позиционного перевеса, упрощал игру и демонстрировал виртуозную технику в окончании.

Порой казалось, что его игра слишком форсированна, прямолинейные маневры как будто «обезвоживают» позицию, а микроскопический перевес не достаточен для трансформирования в решающий. Однако Фишер безошибочно определял переломный момент и, веря в действенность своего метода, ставил перед соперником все новые и новые задачи, а иногда и провоцировал на так называемые «психологические ошибки». Ведь соперник, столкнувшись с трудностями, обычно охотно шел на упрощения и, быть может, же видел очертания ничейной гавани. А простая, с виду безобидная позиция – как когда-то в классических партиях Капабланки! – таила много «подводных рифов», на которых неожиданно гибла вся вражеская флотилия. Отметим, ради справедливости, что крушение казалось неожиданным не только его соперникам – уже задним числом теоретики установили, что едва ли не каждый фишеровский ход имел особый подтекст, чуть более точный и энергичный, нежели при первой оценке за шахматной доской. Кажущаяся самоочевидность его ходов создавала иллюзию безопасности, прочности позиции, а их логичность и вроде бы предсказуемость позволяли уповать на теоретические справочники, заверявшие, что позиция оппонента хотя и трудна, но в принципе защитима. Вина ли его соперников и теоретических оппонентов, что практика, как это случалось не раз, корректировала «подслеповатую даму теории» и бог, появлявшийся из машины, казалось, из ничего создавал нечто?!

По такому загадочному сценарию Фишер часто побеждал в турнирах 60-х годов, а позднее обыгрывал и претендентов на мировое первенство! Мало того, порой казалось, что он побеждал наикратчайшим путем. И чем сильнее соперник, тем фантастичней результат, достигаемый как будто «малой кровью» и без видимого напряжения сил! Отмечая этот феномен и одновременно констатируя неудачу всех попыток его объяснить, некоторые эксперты объявили американца феноменальным игроком. «У Фишера, – предполагал Михаил Ботвинник, – есть правило: он – сознательно или подсознательно – действует за доской всегда рационально».

Когда же для штурма шахматного Олимпа потребовались дополнительные ресурсы, он, более чем когда-либо прежде, стал придерживаться правила разумной экономии сил.

Чтобы избежать случайностей (а значит, и лишних «энергетических затрат»), Фишер стремился играть с запасом прочности – в классических построениях пользовался домашними разработками, а в малознакомых позициях делал «вкрадчивые» ходы, которые, быть может, и не решали всех проблем, но были хороши уже и тем, что поддерживали напряжение, не ухудшая общего положения. Не случайно современная практика подтверждает, что в иррациональных позициях решает не столько темповая игра с расчетом конкретных вариантов, сколько умение лавировать и ограничивать атакующий потенциал соперника с помощью своевременных профилактических средств.

Реализуя свой замысел, Фишер всегда учитывал такой немаловажный фактор, как время. Вне зависимости от характера позиции он играл в темпе часового механизма, избегая цейтнотов и оставляя на контрольный 40-й ход солидный запас в 15 – 20 минут. «С таким расчетливым шахматистом, – отмечали критики, – играть особенно нелегко». Отсюда, рассуждали они далее, ясно как то, что «Бобби-компьютеру» под силу решение самых разноплановых задач, так и то, что для его алгоритма не имеет значения личность соперника – он играет только против белых или черных фигур!

«Игра американца – в сущности не игра, а какая-то дьявольская, чуждая публике техническая процедура, – писала югославская газета «Борба» в дни «матча века» в Белграде (1970). – «Программа» Фишера похожа на некую узкоспециальную научную диссертацию – но она практически безошибочна!»

Сетуя на сухость, подчеркнутый рационализм его игры, некоторые скептики провозгласили, что Фишер не является новым Капабланкой, поскольку не «чудо-техник», а только «талантливый механик». Все идеи Фишера, утверждали они, уже апробированы другими, их можно почерпнуть в любом учебнике шахматной игры. Отсюда-де и ограниченный дебютный репертуар – из боязни импровизации, опасения выйти из круга хорошо изученных проблем.

Пусть он даже гений метода и порядка, предлагали разумный компромисс другие, но никак не художник, творец, в сомнениях и муках рождающий новое слово! А если и велик, то как гениальный эпигон…

Оставался, правда, «неудобный» вопрос: так почему же он побеждал?

Двух мнений быть не может – мышление Фишера действительно конкретно, а «правильная» игра его хотя и практична, но отнюдь не суха. Для того чтобы обогатить апробированные идеи новым содержанисм, он располагал широким арсеналом методов и средств: трансформацией дебютных систем и лавированием на разных участках доски, сочетанием тактических идей и парадоксальными «ходами-выстрелами» в цепи форсированного варианта, нагнетанием угроз с целью лишить соперника эффективной контригры и умением в нужный момент избежать тягот пассивной защиты.

О действенности такой стратегии много говорить не приходится: «загадку» Фишера не смогли разрешить даже те, кто обычно демонстрировал гроссмейстерский класс и, казалось, досконально знаком с нюансами его творчества! Очередной парадокс? На сей раз никакого парадокса. В каждом следующем матче перед публикой и экспертами был «новый» Фишер, практично использовавший последнее слово теории, по не забывавший и об индивидуальности соперника. Вопреки молве он демонстрировал оригинальные идеи, а если и появлялись планы и замыслы без блеска новизны, где конкретный расчет берет верх над обобщенными умозаключениями, то по шаблону играл, как правило, не он. Используя весь потенциал позиции и оказавшись сильнее в счетной игре, Фишер загонял оппонента в цейтнот и создавал предпосылки для решающей ошибки. Причем некоторые из них объяснялись не столько разницей в классе игры, сколько недостатками мышления, присущими всем.

Не в этом ли новое слово Роберта Фишера, секрет его громких побед над сильнейшими шахматистами сторой трети XX столетия?!