НЕУДАЧНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ О МАТЧЕ С ЛАСКЕРОМ
НЕУДАЧНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ О МАТЧЕ С ЛАСКЕРОМ
По окончании турнира в Сан-Себастьяне Капабланка совершил небольшое турне по Германии, а затем отправился на длительные гастроли в Южную Америку.
Оттуда Капабланка снова приехал в Европу и совершил гастрольную поездку, давая сеансы одновременной игры и встречаясь в показательных партиях с сильнейшими шахматистами Голландии, Германии, Дании, Австро-Венгрии, Франции и Англии. Из Англии Капабланка отплыл на Кубу.
В конце 1911 г. он отправил чемпиону мира Эмануилу Ласкеру, находившемуся в США, официальный вызов на матч за мировое первенство. Для Ласкера вызов, конечно, не был неожиданностью, но на него, видимо, произвела сильное впечатление новаторская и блестящая игра кубинца, и он отнесся к вызову без всякого энтузиазма и подлинного желания вступить в борьбу.
Перед тем как излагать обстоятельства переговоров между чемпионом мира и наиболее опасным претендентом на это звание, надо коснуться основной причины, почему эти переговоры всегда представляли тяжелую и длительную процедуру и неизменно вели к резкому ухудшению личных взаимоотношений между соперниками. Так было между Стейницем и Ласкером, между Ласкером и Капабланкой, между Капабланкой и Алехиным, между Алехиным и Эйве.
Этой причиной были деньги, золото, Желтый Дьявол, по образному выражению Горького.
Конечно, мироощущение шахматных чемпионов определяло отнюдь не стремление к «наживе», тем более что самые высокие заработки у знаменитых шахматистов были гораздо меньше, чем у мастеров других видов искусства. Нет! Для великого шахматиста важнейшим жизненным стимулом были не деньги, а предельно яркое выражение своего дарования и связанная с этим слава! Слава побед в турнирах и матчах, завоевание новых лавров, восхищение современников во всех странах мира, гордое убеждение, что он — самый могучий и талантливый из всех шахматных корифеев, и прежде всего — радость творчества!
Но увы! Чемпионы мира по шахматам жили не на сказочной планете Икс, где можно питаться утреннею росою и цветочною пыльцою, а в суровом, жестоком, беспощадном капиталистическом обществе, где ценность человека измерялась только способностью «делать деньги», умением выгодно продать свой мозг или свое тело. Не случайно в американском быту общепринята, например, оценка дельца: «Он стоит десять миллионов долларов» — или оценка красавицы: «Она выглядит как миллион долларов».
Немудрено, что в глазах буржуазного обывателя, не видевшего особой разницы между шахматами и домино, чемпион мира по шахматам «стоил» чего-то лишь до тех пор, пока он удерживал свое звание, а после его утраты «котировался» куда дешевле. Поэтому такая сенсация, как проигрыш матча на мировое первенство, представляла собою жестокий удар не только по самолюбию и авторитету побежденного чемпиона, но и по его карману и ставила под угрозу все его будущее. А еще бессмертный Бальзак сказал, что «раны самолюбия неизлечимы, если разбередить их денежной кислотой».
Что такое «чемпион мира»? Это блестящий шахматист, человек, завоевавший огромную славу, первый из немногих избранных, в котором нуждаются и устроители шахматных турниров, и шахматная публика всех стран мира.
Что такое «экс-чемпион мира»? Это блестящий шахматист, человек, завоевавший огромную славу, один из немногих избранных, в котором никто особенно не нуждается и без которого сравнительно легко обойтись.
Учтем и разницу между шахматным маэстро и деятелем любого другого вида искусства. Есть много замечательных артистов, художников, скульпторов, певцов, писателей, музыкантов, которые в равной степени пользуются любовью публики и материальным успехом, и, например, художнику или певцу вовсе не обязательно доказывать, что он лучше своих коллег. Иначе обстоит дело в шахматах и вообще в спорте. Там мало отлично играть, а надо непременно публично превзойти соперника и, следовательно, невольно поставить под угрозу его средства к жизни.
Все это, конечно, относится лишь к условиям капиталистического строя. В Советском Союзе и других социалистических странах спортивное соперничество развивается в рамке тщательно продуманных норм и традиций, и при отсутствии власти Желтого Дьявола потеря чемпионства материально ничем не грозит.
В капиталистическом же обществе, где человек человеку — волк, деньги и в спорте решают все, а бессребреники в любом виде искусства, как бы они ни были прославлены в свое время, в жестокой атмосфере капитализма часто — о, как часто! — кончали жизнь в нищете, а то и самоубийством, как, например, многократный чемпион Англии Фред Ейтс или немецкий маэстро Рудольф Свидерский.
Ласкер все это прекрасно понимал и с первых же лет своего чемпионства при получении приглашения на турнир всегда требовал экстра-гонорар, то есть вдобавок к призам еще значительную сумму. И ему ее давали, так как имя Ласкера и вообще любого чемпиона мира было магнитом, который притягивал публику, что часто окупало расходы по организации турнира.
Ласкер впервые стал требовать очень большую сумму и при вызовах на матч за мировое первенство.
Его часто упрекали за эти требования, обвиняли в алчности, рвачестве, говорили, что из-за них срываются задуманные соревнования и пр. Но справедливы ли были такие упреки? Сам Ласкер убедительно возражал так:
«Я был готов играть матч с любым претендентом, лишь бы шахматный мир пожелал видеть этот матч и готов был подтвердить это желание не только словами, но и жертвами со своей стороны (т. е. достойно финансировать соревнование. — В. П.). Я отнюдь, конечно, не желал быть объектом эксплуатации. Мне угрожала участь шахматистов, которые либо умирали с голоду, как Кизерицкий, Цукерторт, Мэкензи, либо, подобно Пильсбери и Стейницу, попадали на общественное призрение и, опустившиеся, в душевном расстройстве, кончали свою жизнь в больнице. Я готов был отдать мое искусство и мысль шахматному миру и тем оживить его, содействуя развитию игры, но я требовал, чтобы он взял на себя ответственность за это и нес ее до конца».
Ласкер был прав! К его скорбному синодику знаменитых некогда шахматистов можно прибавить десятки имен, и прежде всего — имя великого русского шахматиста Чигорина, к концу жизни лишившегося всякой общественной поддержки и умершего покинутым, в нужде.
Страх нищеты, естественно, заставлял чемпиона мира «выжимать» все что можно из своего титула, чтобы кое-что отложить на «черный день». И поэтому Ласкеру было выгодно принимать вызовы на матчи за мировое первенство от соперников, которых он не боялся и рассчитывал наверняка победить: Яновского, Тарраша, Маршалла, Шлехтера. Это давало ему львиную долю призового фонда и еще больше укрепляло репутацию непобедимого шахматиста. Но рискованно, опасно и в конечном счете невыгодно было принимать вызов от претендента, у которого были хорошие шансы на победу над чемпионом мира. А именно таким соперником был Капабланка.
Понятно, почему чемпион мира, утративший свое звание или оказавшийся перед реальной перспективой такой потери, начинает испытывать к настоящему или эвентуальному «похитителю престола» явную недоброжелательность. И соперник не остается в долгу! Это тем более объяснимо, что любой чемпион мира, потерпевший поражение (да что там чемпион — любой шахматист!), никогда не сознается (даже самому себе!), что он проиграл закономерно. Он всегда находит тысячу и одну случайность, послужившую причиной поражения, и внутренне по-прежнему продолжает считать себя сильнейшим шахматистом мира. Но прежних, моральных и материальных, выгод этого звания он лишен, и теперь он уже только «один из немногих», а затем и «один из многих»!
Ласкер в принципе принял вызов Капабланки, но поставил три предварительных условия, два из которых были явно рассчитаны на срыв матча.
Первое условие: призовой фонд матча — 50 тысяч марок (10 тысяч долларов) — не испугало Капабланку, у которого было немало денежных покровителей. Сумма была той же, которую позже требовал от претендента сам Капабланка, когда стал чемпионом мира.
Но второе условие было неприемлемо ни для Капабланки, ни для устроителей матча, которые заинтересованы были в самоокупаемости соревнования и, стало быть, в наплыве публики. Ласкер соглашался играть только четыре часа в день с контролем по 12 ходов в час, причем после двух часов игры должен был устраиваться длительный перерыв для обеда и отдыха. Это повело бы к тому, что ни одна партия не протекала бы нормально — как в матчах на мировое первенство и той эпохи и нашего времени. После 12 ходов, то есть тотчас по окончании дебюта, был бы перерыв, в течение которого легко наметить дальнейший план игры, а после 24 ходов новый перерыв: партия откладывалась надолго в неопределившемся положении. Ласкер, очевидно, рассчитывал на свое искусство домашнего анализа, хотя, правда, в условиях был пункт, что во время первого перерыва анализ запрещен. Но как это «запрещение» можно контролировать? Ясно, что и публика не стала бы ходить на партии, которые все время прерываются на самых интересных позициях!
Третье условие было столь же несуразным. Если бы матч закончился в пользу Капабланки с перевесом в одно очко, то он объявлялся закончившимся вничью и чемпионом мира оставался бы Ласкер. Этот пункт, показывающий, до какой степени Ласкер был не уверен в благоприятном исходе матча, противоречащий всем шахматным традициям, возмутил Капабланку. Получалось, что он должен выиграть матч по меньшей мере с перевесом в два очка, да еще играя в таких ненормальных и непривычных условиях, как постоянные перерывы партий!
Капабланка в страстном письме возразил Ласкеру, что тот обязан защищать звание чемпиона мира на тех же спортивных условиях, на каких сам отвоевал его у Стейница. Письмо было на английском языке — равно не родном ни для Капабланки, ни для Ласкера. Темпераментный кубинец охарактеризовал требование чемпиона мира о перевесе в два очка словом «unfair». Английский язык богат синонимами и смысловыми оттенками. Слово «unfair» можно переводить по-разному. Его мягкое значение — «несправедливое» (требование Ласкера), «неправильное», но можно его интерпретировать как «некрасивое» и даже «нечестное».
Ласкер придрался к слову, счел себя оскорбленным и прервал переговоры с Капабланкой о матче на мировое первенство. Хотя общественное мнение шахматного мира было на стороне претендента, Капабланка ничего не мог поделать, так как в то время Международной шахматной федерации не существовало, да и она твердый порядок регулярного розыгрыша мирового первенства установила лишь в 1947 г. — после вступления в ФИДЕ советской шахматной организации.
Ласкер же после разрыва переговоров и вообще личных взаимоотношений с Капабланкой немедленно принял вызов Рубинштейна, причем не ставил тому требований: ни перевеса в два очка, ни перерывов партий. Сам Ласкер писал в журнале «Шахматный вестник» за 1914 г.: «Поклонники шахматной игры будут обрадованы известием, что вновь предстоит матч на мировое первенство. Гениальный русский маэстро Рубинштейн, который с 1907 года отпраздновал уже много триумфов, претендует на звание мирового чемпиона... Сыграно будет 20 партий. Победителем считается тот, кто наберет большинство очков. Время обдумывания ограничивается 2 часами на каждые 30 ходов».
Единственное разногласие, возникшее между ними, на решение которого понадобилось около трех (!) лет, было такое: когда начинать игру — утром, как хотел Рубинштейн, или вечером, как требовал Ласкер, привыкший поздно вставать? Рубинштейн в конце концов уступил, и все было улажено, к удовольствию Ласкера: матч его с Капабланкой теперь волей-неволей откладывался надолго. Впрочем, и матч Ласкер — Рубинштейн не состоялся из-за начала первой мировой войны.
И все же со стороны Ласкера было ошибкой избегать немедленного осуществления матча с Капабланкой! Кубинец тогда был еще недостаточно опытен для борьбы с таким могучим бойцом и тонким психологом, как Ласкер, бывший еще в расцвете сил (42 года) и во всеоружии теоретической подготовки. У Ласкера были бы неплохие шансы отстоять свое звание. А выиграй Ласкер в 1911 г. матч у Капабланки, это дало бы ему огромный моральный перевес и кубинцу было бы крайне трудно добиться нового матча.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.